Из воспоминаний Бородулиной Татьяны Яковлевны

Т.Я. Бородулина

В апреле 1944 года, когда началось наступление на Крым, нас отправили туда. Мы расположились в Евпатории сразу после ее освобождения.

Госпиталь открыли в санатории «Смена», в центральном корпусе, остальные были разрушены, там мы работали до сентября. Когда наш госпиталь прибыл в Крым, смотрим, море штормит, нас выгрузили возле «Сольпрома», где раньше находился мост, но немцы его взорвали. Эшелон остановился, дальше нельзя, сошли, ждем, пока дадут транспорт из Евпатории. Идет строй солдат вольным стилем, окружили нас. Смотрю и вижу лица знакомые, они на меня. Вдруг раздается крик:

- Братва, это же наш уральский госпиталь! Они в 1941-м году у нас были!

Т.Я. Бородулина, г. Евпатория, 1944 г.

Я хорошо запомнила ребят, были два Ивана, один Телегин, невысокого роста, 1915 года рождения, у него было ранение в сухожилье, другой Марасин, богатырь 1918 года, волосы вьются, черные, он всегда заводилой был. Вдруг он снял пилотку, я говорю:

- Ваня, а волосы-то где?

У него только лысина и виски седые. Тогда у меня слезы градом текут, поняла все. Спрашиваю:

- А где ты?

- Я разведчик. Не плачь, главное, жив.

- Жив-то жив, но ведь это еще не все. Сколько тебе?

- В августе 26 лет будет.

- Ребята, кто из вас жив останется, напишите нам, вы же на Севастополь идете.

Личный состав эвакогоспиталя 3125 с раненными, г. Евпатория, август 1944 г.

По сей день нет никакой информации. Видимо, все погибли. Недавно мне сказали, что Севастопольская оборона и освобождение города обошлось очень дорого. Говорят, что в Финскую войну меньше народу погибло. Но я не буду вам говорить точно, ведь сама не знаю, а в войну такую информацию не рассказывали.

В сентябре 1944 года расформировали госпиталь, сфотографировали на память. Недавно я настояла, чтобы на санатории «Смена» была наша мемориальная доска. Ко дню Победы 2010 года ее оформили. Приходила по поводу второй доски к нашему начальнику в совете ветеранов, говорю:

Эвакогоспиталь 3125, г. Евпатория, август 1944 г.

- Александр Петрович, что-то тянут они.

- Не горюй, сделаем.

Вторую табличку повесят, когда отремонтируют центральный корпус санатория, в котором мы размещались. Но вернемся в 1944-й год.

По приказу министерства нас перевели в детский санаторий Министерства обороны. Главврачом там был Шевченко Николай Иванович. Снова начали формировать госпиталь и за нами несколько раз приезжали. Я ночью работала, а они вечером старались приехать. Большинство наших сбежали, а чтобы я не убежала, Николай Иванович дает задание два вагона, это 120 детей, сопровождать до Москвы. Меня назначили старшей. Поезд, не доезжая до Харькова, остановился, тогда были пункты с горячей водой. Продукты нам выдали, а кипятка нет. Мы взяли ведра и к кипятильникам рванулись, бегу обратно, поезд в любой момент мог тронуться, смотрю, наш госпитальный майор по политчасти Журавлев стучит в окно, он харьковчанин. Говорю санитаркам:

- Кормите детей. Мне майор что-то хочет сказать.

Прихожу. Он мне говорит:

- Ты почему здесь?

- Сопровождаю до Москвы два вагона детей.

- Беги!

- Куда?

- А вон.

И наши увидели меня, тоже удивляются. Слезы пошли градом, знаю, что никуда не имею права убегать, я отвечаю за 120 человек, дети в большинстве сироты. Говорю им:

- Куда мне идти? Ты же майор по политчасти, что ты делаешь, не понимаешь, какая на мне ответственность?

Другая бы побежала. А на мне 120 человек. Куда девчата их денут? Я одна только знаю, как их распределить. А что они будут делать? Думаете, остановили поезд на Курском вокзале, и все? А куда дальше? Рыдала, но не ушла, долг есть долг.

В Москве всех сдала, едем обратно, плачу. Приезжаем, встречает меня Шевченко и говорит:

- Что? Ревела?

- Да.

- Что ты ревешь? Может, это твоя судьба.

Прошло два месяца, меня вызывают в штаб. В санатории я спрашиваю подполковника Пузыренко, начальника отделения:

- Что такое? Плохо работаю?

- Я тебя никуда не отпущу.

- Так меня в штаб вызывают.

- Зачем?

Решили, значит, какая-то неприятность.

- Нет. У меня все в порядке, никаких претензий. Иди, узнай, но сильно не расстраивайся.

Прихожу. Мне говорят про случай в Харькове, опять спрашивают:

- Ревела?

- Ревела.

- Вот теперь будешь реветь сильнее. Читай письмо.

Оказывается, написали те, кто остался жив, они поехали через границу и их эшелон разбомбили, почти все погибли.

Говорят:

- Ну что? Теперь тоже ревешь?

- Реву.

По-настоящему реву.

- Так это твоя судьба, не забывай. Если бы ты была там, то могла бы погибнуть.

9 мая 1945 года я ушла из санатория, не отпускали, но все равно ушла, надоели приказы. Потом жалела. А так был праздник. Все сотрудники ходят, ликуют. Подхожу, спрашиваю:

- Что такое?

- Конец войны.

Все обрадовались, голодные, холодные, ведь тогда 600 грамм хлеба и все. Правда, приготовили скудный обед и, конечно же, встретили победу. Проработала в санатории до сентября, зимой он не работал. Вызывает меня Бабенко, тоже фронтовик, врач и говорит:

- Куда думаешь на зиму?

- Не знаю.

- В костнотуберкулезном госпитале № 5395 требуется медсестра, я сказал, что ты придешь. Учти, тебе сегодня выходить в восемь часов вечера на работу в одиннадцатый корпус. Сразу напиши заявление.

Написала заявление, он сразу по телефону его передал. Пришла, приняла смену, начала дежурить. Работала там до конца 1946 года. Это те же раненые, фронтовики, но у них у всех костный туберкулез, у некоторых свищи, одни выжили, другие нет. Лет восемь назад Ваню Валенова похоронили, у него несколько свищей было, позвоночник гнил, но мы его выходили. Прекрасный сапожник, туфли, сапоги нам шил. Деньги не брал, я ему себестоимость отдавала.

После закрытия госпиталя нас перевели в санаторий «Тридцать лет РККА», сейчас он называется «Звездочка».

- Что входило в Ваши обязанности в госпитале во время войны?
- В мои обязанности входила работа в операционной, а также в перевязочной, в электрокабинете, в парафинокабинете, меня ставили в комсоставскую палатку, куда бы нас не послали, мы знали все точки, где, что делать. Старшая медсестра Юлия Николаевна Русина говорила мне:

- Иди за меня.

- Не пойду.

В госпиталь в 1942 г. к нам поступило 52 ленинградца: раненые, обмороженные, худые. Поставили одну медсестру, потом вторую, они не выдержали, ушли. И мы оказались с Асей с химзавода из Орши вдвоем. Я сутки проработаю, она сутки, так и менялись. Длилось это три месяца, пока мы их выправили. Прихожу, они говорят:

- Сестра, а завтрак скоро будет?

- Сейчас принесу.

Только позавтракали. Опять:

- А обед скоро? А ужин скоро?

Назначил врач втирания спиртом. А потом спрашивает:

- Ты что, пьешь его?

Я втираю, а оно впитывается, специальное лекарство, они все простуженные были. За три месяца к нам по политчасти никто не пришел. Когда они стали поправляться, их начали в центральный корпус переводить. А к нам опять таких же привезли. Так из первой группы ребята бунт подняли:

- На каком основании мучаете этих девчонок? Они с нами мучились и опять их туда же? Нет, пусть другие поработают, мы их забираем.

Пошли к начальнику госпиталя. В результате нас перевели, но уже не к ленинградцам. Их по разным палатам, а меня в комсостав. Тогда же разные ранги были, у нас все с ромбами были. У кого ромбы, тем по одному отдельная комната и в тумбочке обмундирование каждому, если ему куда-нибудь нужно, говорит мне, одевается и идет. Мы их не контролировали, потому что это комстостав. Часто ждали, когда приду:

- Ну, как там, что?

Я им рассказываю, слушают.

Разные национальности были, Виктор Страница, цыган. У меня не оказалось места для него, подхожу и говорю:

- Товарищ старший лейтенант, у меня мест пока нет, я вас помещу к рядовому составу, а потом, как освободится место, переведу к себе.

- Хорошо.

Через несколько дней подхожу к нему:

- Пойдемте, место освободилось.

- Я уже здесь привык, остаюсь.

Он на гитаре играл, хорошо пел и я вместе с ним. Весна, мы выйдем на завалинку с ним и поем, кто-то еще подойдет, получался небольшой концерт. Окна открыты, все раненые слушают. Однажды запелись так, что уже отбой, мне в общежитие надо. Гитару его бинтами подхватили, только дзынь по водосточной трубе, и она поднялась. Он следом пошел. А наш политработник около общежития ходит, курит. Где был, когда нам тяжело приходилось, непонятно, а тут подошел ко мне, кроет матом, в первый раз я услышала мат от политработника. Говорю ему:

- Зачем матом кроешь?

- Вот задание.

- Какое?

- Кто когда придет и уйдет, чтобы список мне был.

- Товарищ политработник, вы нас учите не тому, что положено. Этого не будет, запомните. Вы бы своих друзей предали? Сами и караульте.

Он ходит уже по комнате, поднялся со мной, я бесцеремонно разделась и уснула. Прихожу утром, а мне выговор. Смотрю, написано: «За флирт со Страницей». Что такое флирт я даже не знала. Расплакалась, подходит Хотин из отдельной палаты, мы его дядя Гриша звали. Спрашивает:

- Ты чего такая?

- Дядя Гриша, у меня выговор, не знаю за что. За флирт с Виктором Страницей, мы пели при всех, а что такое «флирт» я не знаю.

Хохотал сильно:

- Дитя ты, ничего еще не знаешь.

Попросил обмундирование, я ему достала, оделся, пошел. Через полчаса выговора не было.

- Какие ранения были более характерны?
- Пулевых и осколочных ранений было примерно одинаковое количество. Мы не считали, нам нужно было оперировать, если только осколок близко, мы сами доставали. Ход и направление мышц знали, разрезали потихоньку:

- Больно?

- Ничего, потерплю, вынимайте.

Обработали рану, показывали хирургу и все. Раны обрабатывали реванолью, физиологическим, гипертоническим иногда сульфидином, красным стрептоцидом, правда, его сняли потом. Бывало, что рана не заживает, как-то весной поспели помидоры и одна женщина приносит их, взяли небольшой пластик и поместили на рану. Представляете, она начала заживать. Медикаменты у нас были практически всегда, но иногда были перебои.

- Как боролись с насекомыми в госпиталях?
- Иногда раненые поступали к нам со вшами и, прежде всего, мы старались их побрить и постричь, а потом обрабатывали. В Михайловке ко мне прибыл один армянин, все три рода войск у него были в красноармейской книжке. Он косматый сильно, посмотрела на него в ужасе, гниды, вши и лобковые, и платяные, и головные. Попросила бритву, никто не дал. Пошла в другую палату, там дали несколько бритв. Я его всего обрила, палата подглядывает и молчит, как только закончила, помыла его, начали посмеиваться. Но он умный оказался, хорошо хоть, отшучивался.

- Были ли палаты для безнадежных раненных?
- Палаты для безнадежно раненых отсутствовали, потому что негде таких размещать. Как-то прибыл раненый 1923-го года рождения Синицын, с ранением в крупные сосуды обеих ног. Я посмотрела на жгуты, переместила более правильно, снег приложила. Тогда не умели как следует сосуды пережимать, наша беда была, и все это понимали. Как-то раненных прибыло больше полусотни, и в моей палате их очень много оказалось, принимала всех. Разнесла пирожки, чай, Синицын взял, откусил пару раз, а его товарищ говорит:

- Можно его пирожки доесть, он все равно уснул.

- Бери, конечно, ешь.

Хотя сама знаю, что он не уснул. Я возле него была несколько часов, пульс проверяла, дыхание слушала, нет. Говорю двум фельдшерам:

- На перевязку.

Они понимали хорошо. Вынесли. Спрашивают:

- Куда?

- Вы что, не знаете куда?

Потом раненый спрашивает:

- Ну как, сделали перевязку?

- Да сделали, и там оставили, наблюдать.

- Как кормили в госпитале?
- Питание раненых было разнообразным, особенно на Урале: летом хозяйки приносили молоко, картошку, овощи. Госпитальная кормежка, конечно, средненькая, но люди все-таки поправлялись. Медперсонал питался, как придется, на нас много внимания не обращали. Я тощая, маленькая, щупленькая была.

- Как охранялся госпиталь?
- Об охране госпиталя мы не думали, потому что нас не трогали, а вот заводы. Возле нас был 401-й завод, а я со смены пришла, только заснула, вдруг взрыв, мне снится наш прииск, как в шахтах рвут породу. Три взрыва. Слышу:

- Ах ты! Спишь!

И с меня одеяло сорвали, я вскакиваю, быстро одеваюсь, хватаю простынь, ничего не понимаю. Смотрю в окно, два факела по железной дороге. Выбегаю, тут машина едет. Говорю шоферу:

- Догоняем.

Две горящие девушки с этого завода бегут, два эшелона остановились. На них все пылало, я схватила одну, завернула в простынь. Потушила их, и в машину. Потом вторую догнали. Привезли в госпиталь, они несколько часов прожили. Оказывается, выходной, воскресенье и вдруг перестала идти вода по всему химзаводу. Сначала на это не обратили внимания, и вдруг три взрыва подряд, взорвался один цех, в котором вырабатывали термит. Раненых тогда было много. Рассказывали, один парень хотел на фронт пойти, ему разрешили, пришел попрощаться и тут взорвался цех. Нашли только стопу ноги, сам он полностью сгорел. Ведь термит три тысячи градусов. Вокруг завода все было опалено. Погибших было много, как они застыли, так и хоронили, в гробы положить не могли.

Ожоги лечили мазями, в том числе дегтярной, или медикаментами, потому что другого ничего не было. Лечили, но большая часть людей остались калеками на всю жизнь. Я смотрю, практически сразу же в палатах мужчины появились, думала, врачи, а это НКВД. Одна раненная тихо мне говорит:

- Сестричка, я умру, мы вырабатывали термит.

И вдруг мужчина подходит:

- Что она сказала?

- Воды попросила.

Если бы я сказала, то о чем услышала, меня бы уже не было.

- Точно?

- Если не верите, ваша воля.

Она сама поняла, в чем дело и попросила пить. Видимо мы все были хорошо подкованы в этом. Даю ей пить, она пьет. А кожа обожженная, как была на постели, так и осталась.

- Каковы были причины смертности?

- Причины смертности в госпитале были разные: тяжелые ранения, гангрена, мы всеми силами старались от гангрены избавиться, если рана поскрипывала, хирурги разрезали, накладывали повязки, дренажи ставили, некоторые выздоравливали. В итоге, как я знала по статистике, 72 % больных мы поднимали.

- Что говорили о партии, Сталине?

- Про Сталина мы никогда ничего плохого не говорили. Мы шли за Родину и должны были ее защищать, не задумываясь ни о чем.

- Раненные немцы к вам попадали?

- К нам раненые немцы не попадали, они отдельно обслуживались.

- Что было самым страшным на войне?

- На войне все страшно: и бомбежка, и стрельба. Как-то выхожу из одного дома, вижу зарево – это «Катюша» стреляла. Когда перестала, немец по этому месту начал стрелять, а «Катюша» уже ушла.

- Как к вам относились раненные?

- Ко мне как к женщине хорошо относились раненые, не ругались, не обижались, они меня жалели.

- Замполиты были? Как к ним относились?

- Они нужны были при госпиталях. Наш замполит Иванов был замечательным человеком, и без него нам было бы плохо. А до него майор Журавлев служил, который решил, что он начальник. Бабник, сплетни ходили про него и медсестру одну. Он у нас долго не пробыл.

- С особым отделом приходилось сталкиваться?

- Приходилось. У меня раненые, комсостав. В Евпатории перед выселением крымских татар к нашему капитану приходить начали часто, я хожу и наблюдаю, но подобным ни с кем никогда не делилась, меня отец еще в 1939 году предупредил, чтобы ни звука, люди разные, могут предать ни за что. Тогда, видимо, шли доносы на местное население, кто есть кто, и как вел себя при немцах.

- Вас награждали медалями?

- Во время войны нас не награждали, только после войны вручили два ордена, медалей юбилейных много.

Сейчас я работаю секретарем евпаторийской организации ветеранов 51-й армии. Приняла 86 человек, а сейчас осталось только 14.

По материалам http://www.iremember.ru/mediki/borodulina-tatyana-yakovlevna.html