Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс,
или Сквозь мутные стекла времени"

*****************************************

*****************************************

ГЛАВА ХI

Немцы вошли в город 31 октября. Улицы заполнились треском мотоциклов и смрадом множества машин. Казалось, что и моря рядом нет. По городу ездит машина с будкой и через громкоговорители вещает народу о лихих победах Германской армии, о лобзаниях с населением, призывает выдавать комиссаров и большевиков: «Боритесь вместе с нами против красных преступников».

Появились жандармы. С ними полицейские, набранные из местных жителей. Они шныряли по городу и, сверяясь с имевшимися у них списками, арестовывали советских активистов. Если первые два-три дня «улов» был существенным, то дальше совсем иссяк. В лучшем случае жандармы узнавали, что такой-то действительно здесь жил, но эвакуировался, а то куда-то ушел, не сказав, когда вернется.

Фашисты прекратили хождения по квартирам и начали проводить облавы. Чаще всего ими руководила Жуковская. Знавшие ее по работе, не могли понять: как такая положительная работница удосужилась стать немецкой прислужницей? Но когда «положительная работница» вышла на люди в форме СС, стало ясно, что наши славные чекисты сильно недоработали.

***

Клаус Казелла, как и просила Жуковская, помешал семье Шпекта эвакуироваться. Скромный полевой археолог, конечно, не мог влиять на решения авторитетного председателя Сельпо, понимая это, избрал другой путь. Ева, дочь Шпекта, как и многие дети ее лет, любила погулять. Как-то вечером, проходя мимо школы, Клаус увидел ее на качелях. По мнению «доброго» дяди, она плохо раскачивалась. Он «помог» ей. При резком взлете Ева не удержалась и свалилась наземь. Он не стал ее поднимать. Позже узнал, что девочка повредила позвоночник. Так Шпект и «дождался» прихода немцев. В первый же день его арестовали. Казелла лично привез его в Евпаторию, где и был по ходатайству Жуковской оставлен для дальнейшего прохождения службы.

Она распорядилась привести Шпекта в кабинет. Вот он, желанный час мести! Шпект поднял глаза и вздрогнул, узнав свою бывшую сотрудницу. Она была в эсэсовской форме! Жуковская с удовольствием наблюдала за его растерянностью.

- Здравствуйте, мой друг Рувим Яковлевич! Как жизнь?

Шпект, опустив голову, молчал. Жуковская поняла, что он не будет заискивать, призывать вспомнить, каким заботливым начальником он был.

Собравшись с мыслями, приветливо сказала:

- Зря вы так, Рувим Яковлевич. Я с вами по-хорошему, а вы молчите и неучтиво смотрите в пол. Может, присядете? В своём кабинете вы меня всегда приглашали сесть. Садитесь и вы.

Шпект не шелохнулся.

- Вы хотите, чтобы я поухаживала за вами?

Он присел на край стула, готовый вскочить при первом же поводе.

- Вот и хорошо, - удовлетворенно проговорила Жуковская, - теперь расскажите, как живете?

- Что рассказывать? – хмуро посмотрел на нее Шпект. – Разве вам не известно, как живется человеку в ваших застенках?

- Неужто плохо?

- Хуже не бывает.

- Неужели били?

- Нет, пока обошлось. Но какая была необходимость привозить меня сюда? Неужели нельзя было расстрелять в Ак-Шейхе (сегодня Раздольное - М.Б.)?

- Вы считаете, есть за что?

- Повод всегда найдется. Уже одно мое иудейство…

- Первый раз слышу о таком поводе! – горячо возразила Жуковская. – Германия – страна высокой культуры - и вдруг расстрелы по национальному признаку! Такое может только в страшном сне присниться. Вы в своем уме, Рувим Яковлевич?

- Я молчу.

К досаде, разговорить этого еврея явно не получалось. А что Казелла сообщил о его дочери? Забыла. Да какая разница?! Что бы там ни было, она здесь, и этого достаточно.

- Стало быть, решили отмолчаться? А жаль. Вы давно не видели свою Евочку?

Шпект невольно вздрогнул.

- Вы помните, как звали мою дочь?

- Не только. Я помню, что вашу жену зовут Рахиль.

- Зачем вам все это?

- Что именно? То, что я помню имена ваших родственников? Неужели вы забыли, что ваша завскладом любила вас?

- Бросьте молоть чепуху! – вспылил Шпект.

- Вы и сейчас не верите мне? Тогда спросите: зачем вас привезли в Евпаторию?

- Я уже спрашивал!

- Спросите еще раз, вас не убудет.

- Считайте, что спросил! Зачем?

- К сожалению, в силу понятных обстоятельств, я уже не смогу предложить вам руку и сердце. Но мне по-прежнему хочется делать вам приятное. Ну, хотя бы, хочу устроить вам свидание с вашей дочерью.

-???!!!

- Она сейчас в Евпатории. Ее привезли в больницу за день до вас.

Шпект издал непроизвольный стон. Потом пронзительным шепотом спросил:

- Зачем? Зачем вы издеваетесь?

- Вы чем-то недовольны?

- Вы нагло лжете!

- Вы не боитесь, что я обижусь?

- Боюсь? Не то слово. Я трясусь от страха, понимая, что моя жизнь в ваших руках, но все равно повторю: вы брехуха, каких свет не видывал!

Жуковская поняла, что игра в кошки-мышки буксует. Ей бы взорваться в гневе, но желание добраться до самых глубин его еврейской души победило. Она почти спокойно спросила:

- Итак, вы отказываетесь от свидания с дочерью?

- Вы хуже, чем я думал, Жуковская! – вспылил Шпект. – Предлагать свидание с девочкой, которая уже три дня как мертва, может только такая изуверка, как вы!

Вот это прокол! Ну да ладно. Усмехнувшись, сказала:

- Вы меня не так поняли, мой Рувимчик, речь шла о свидании на том свете. А вы что подумали?

- Какая же ты сволочь, Жуковская! – прошептал Шпект и, захлебываясь ненавистью, выкрикнул: - Сучара ты!

В диком гневе, судорожно шаря по пистолетной кобуре, она вскочила. Выстрелила. Шпект повалился со стулом и дико закричал. Кричит, значит, жив! И это хорошо!

На выстрел в комнату вскочил жандарм, который приводил арестованного, за ним Казелла и оберлейтенант Таубе. Если первые молча смотрели на корчащегося от боли еврея, то помощник начальника фельджандармерии возмущенно спросил:

- Как это вы, унтерштурмфюрер, додумались учинить стрельбу в кабинете? Вам подвала мало?

- Этот негодяй, оберштурмфюрер, набросился на меня с кулаками. Я вынуждена была защищаться.

Таубе, посмотрев на стонущего Шпекта, скептически заметил:

- Он набросился на вас с кулаками, а вы умудрились прострелить ему колено.

Жуковская только сейчас поняла, как оплошала в глазах начальника.

Скрывая смущение, бодро спросила:

- Разрешите унести раненого?

- Разрешаю, но впредь такого не допускайте.

Казелла и жандарм схватили Шпекта под руки и поволокли в подвал.

Жуковская, отдав распоряжение об уборке кабинета, пошла следом. Она застала Шпекта в забытье. Дыхание едва слышное, прерывистое. Нет, он должен умереть в полном сознании. Ему перед смертью должно быть мучительно страшно и больно.

Носком сапога ткнула под ребра. Шпект застонал, но глаза не открыл.

Ударила по раненому колену. Он вскрикнул.

- Живой?

- Иди к черту, - едва слышно прошептал тот.

В ярости выкрикнула:

- Смотри, что я тебе сделаю!

Выхватив пистолет, она направила ствол на здоровое колено. Шпект прикрыл глаза.

- Смотри! – вскричала она, ткнув его опять под ребра, - смотри!

Она выстрелила, и под своды подвала вознесся истошный вопль. Казелла подошел к Жуковской и угрюмо сказал:

- Пристрели его!

- Ты мне приказываешь!? – ощерилась та.

- Перепонки в ушах лопаются. Пристрели, или я сам это сделаю!

Казелла не успел достать из кобуры пистолет, как раздался выстрел. В подвале стало тихо. Это жандарм исполнил то, что он собирался сделать. Жуковская в бешенстве взвыла, обозвав обоих слюнтяями, выскочила из подвала и с пистолетом в руке пронеслась по коридору. Встречные жались к стенам. Вбежала в кабинет. В нос ударил густой запах хлорки, оставшийся после мытья пола. Вздохнув, закашлялась.

На мгновение замерла с открытым ртом, и этого хватило, чтобы в голове промелькнула мысль: Шпект не мог не понять, что не случайно попал в ее руки. И последние мгновения его жизни были ужасны, хотя, если бы не те мямли, они могли бы стать для него вообще кошмаром. Тут же подумала, что сама прошла проверку на прочность! Теперь знает: участвуя в ликвидациях, не свалится в обморок!

Раздался телефонный звонок. Еще не отошедши от пережитого, рявкнула в трубку:

- У телефона!

- Не так громко, унтерштурмфюрер. Зайдите.

Это определенно голос Таубе. Язвительные интонации оберштурмфюрера ей хорошо запомнились. Положив трубку, задумалась: неужели продолжится обсуждение недавнего инцидента.

У Таубе был посетитель. Он обернулся на стук двери, и Жуковская узнала Обухова! Как этот «шкет поганый» тут очутился?

- Садитесь, унтерштурмфюрер, - пригласил начальник. – Господин Обухов заявляет, что знает вас.

- Он прав, - подтвердила Жуковская, - мы работали на одном производстве.

- Тогда прочтите, что он пишет о вас, - Таубе протянул ей бумагу.

- Господин офицер, - попытался помешать ему Обухов.

- Сидеть! – остановил его немец.

Жуковская взяла предложенный лист и начала читать донос на активную советскую общественницу, которая буквально на этой неделе в разговоре с ним цитировала руководителя большевиков Ленина. А раньше заявляла, что любит Сталина. Она вернула лист Таубе и обратилась к Обухову:

- Ну как, Кирюша, прокололся?

Тот, глянув на нее бесстыжими глазами, ответил:

- Всё, что здесь написано – правда. Так что это вы, Елена Александровна, прокололись.

- Что интересно, - обратилась она к Таубе, - этот бессовестный тип пытался сдать меня НКВД. Было дело, Обухов?

- Это вам Смолин натрепал? Я тогда пошутил, а он поверил.

- Выходит, Обухов, - заметил Таубе, - ты не только мерзкий тип, но и провокатор. А за это, по законам военного времени, ты заслужил расстрел. Вы согласны со мной, унтерштурмфюрер?

- Вполне, - ответила Жуковская.

- Тогда он в вашем распоряжении. Можете сделать с ним то, что сделали с тем евреем, но только в подвале.

- Господин офицер, - вскочил с места Обухов, - за что? Откуда я мог знать, что она на вас работает? Я хотел как лучше! Я хотел помочь вам!

- Так кто из нас прокололся, Обухов? – поддела его Жуковская.

- Я, Елена Александровна, я. Извините, я больше не буду.

Жуковская, уловив смешинку в глазах Таубе, сказала:

- Позвольте, оберштурмфюрер, попросить не наказывать так строго этого дурака.

- Ох, эти женщины, до чего же они добросердечны. Ну что ж, тебе, Обухов, повезло. Так и быть, фрау Босс, берите его, но под свою ответственность. А листик – в его досье. Как только в чем провинится, бумажку ему в зубы и в подвал.

И по-немецки добавил:

- Я чувствую, этот негодяй будет землю рыть, лишь бы нам угодить.
(С данной строчки Жуковскую будем именовать Босс, что есть ее действительная фамилия. Псевдоним может быть употреблен ситуативно).

Уже в своем кабинете Босс сказала Обухову:

- Итак, Кирюха, подведем предварительный итог: ты - изрядная сволочь! Согласен?

- Кто бы возражал, Елена Александровна, но я не буду. Так оно и есть. Признаться, люблю людям гадости делать.

- И в чем это проявляется?

Обухов не сразу нашел, что ответить. Он некоторое время напряженно думал, потом, тяжело вздохнув, заговорил:

- Признаться, еще в детстве многие от меня плакали. Случалось, и били. Бил и отец. Я как-то показал матери, где он прячет заначку. Так он меня чуть не убил. А в гараже, еще до вашего прихода, я Мазуру подложил свинью. Ухожу с работы и вдруг чимбер в голову ударил. Взял и, ради смеха, бросил в кучу промасленного тряпья раскуренный чинарик. Когда дым пошел во все щели, поднялся кипешь. Мазура из дома вытащили… Ему выговор, а мне радость.

- Ведь ты, подлец, Мазура под статью мог подвести! Зачем это тебе было?

Обухов повел плечами.

- Так я ж сказал, чимбер в голову ударил.

Босс спросила:

- Скажи, зачем ты приходил? Неужели только для того, чтобы наклепать на меня?

- Все это между прочим получилось, Елена Александровна. Офицер спрашивает: кого я знаю из советских активистов. Вот я вас и вспомнил. Он говорит: пиши…. А так шел на работу устроиться.

- Ну и шел бы на биржу труда.

- Был. Там только метлу предлагают, а мне хочется быть поближе к людям и, само собой, подальше от метлы. Раньше хотел в милицию устроиться, но меня, как сына кулака, от ворот поворот. А для новой власти, как я думаю, это не помеха?

- Короче говоря, ты хочешь служить полицейским?

- От всей души, Елена Александровна!

- Хорошо, я помогу тебе, но сначала ты должен привести с собой еще одного человека. Таковы правила. Найдешь Кузнецова и придешь вместе с ним. Прямо ко мне. Вот пропуск.

Босс вписала в бланк фамилию Обухова и слова: «С ним еще один».

- Боюсь, что откажется. Я уже намекал ему.

- А ты не намеками, прямо скажи. Еще скажи, что я его персонально приглашаю. Все понятно? Иди!

Босс быстро входила во вкус почти безграничной власти. Никто не мог оспорить ее право казнить или миловать. Даже шеф фельджандармерии Генрих Климен, которому она подчинялась по службе, полностью доверяя ей, считал, что никто лучше фрау Босс не очистит город от чуждых рейху элементов. Осторожные опасения оберштурмфюрера Таубе, помощника Климена, что унтерштурмфюрер Босс переусердствует, оставались без внимания.

***

Обухов, купив с рук на Катык-базаре бутылку водки, направился к Кузнецову. Тот жил в доме, что в начале Заводской улицы. Место удобное для проживания: завод поблизости, фонтан с артезианской водой рядом, да и до Катыка рукой подать.

Встретились у самого дома: Кузнецов нес два ведра воды. Поздоровались. Мишка не стал ставить ведра на землю, на что рассчитывал Обухов, а ответил на приветствие кивком головы. Открыв толчком ноги калитку, пригласил:

- Проходи.

Двор был пуст. Ни собаки, ни кур, не говоря уже о людях. Обухов прошел под навес и сел возле стола, на который и поставил водку. Кузнецов появился из летней кухни с тарелкой в руке. На ней обычный ассортимент осенней закуски: свежие огурцы, лук и помидоры. Сверху - краюха хлеба и две граненых стопки.

- Как догадался? – радостно спросил Обухов. – Или в окно подсмотрел?

- Сон приснился, что горилку пью, а как тебя увидел, понял, что сон в руку.

- Ты знаешь кого я сегодня видел? – спросил Обухов, разливая водку.

- Скажешь.

- Жуковскую!

- И как она?

- Цветет и пахнет!

- А серьезно?

Обухов рассказал, как удивился, увидев ее в гестаповской форме, но ни словом не обмолвился о неудачном разоблачении.

- Как я понял, она была к нам заслана.

- Кто бы мог подумать, - хмуро заметил Кузнецов. – И как ты там оказался? Неужели загребли?

- Та нет, работу искал.

- В гестапо?

- В жандармерии, по-нашему – в милиции.

- И какую ты там работу нашел?

- Пока не нашел, но Жуковская обещала взять полицейским, если выполню одно ее поручение.

- И какое?

Прежде чем ответить, Обухов снова разлил по стопкам водку. Выпили без тоста, похрустели огурцами. Кузнецов молча ждал.

- Она просила передать, что приглашает тебя на беседу.

- И о чем будет беседа?

- Как я понял, она предложит тебе стать полицейским.

- Не пойду! Меня в милицию когда-то приглашали, я отказался. А теперь в полицаи?

Обухов встревожился: его собственное трудоустройство под угрозой.

- И чем ты собираешься заняться, дворником пойдешь?

- Почему дворником? Я все же шофер.

- Я тоже шофер, но Жуковская мне машину не предложила.

- На ней свет клином сошелся?

- А то нет? Ты бы видел, как перед нею фрицы в струнку тянутся, - приврал Обухов.

- Я не фриц. А на биржу труда ты ходил?

- А то ж. Если бы ты туда на своей машине приехал, то с руками оторвали бы, а так, кроме метлы и лопаты, ничего не предложат.

Разлили последнее, что было в бутылке. Молча выпили.

- Сбегаю еще за одной, - сказал Обухов, вставая.

- Сиди, - остановил Кузнецов, - у меня после похорон матери осталось.

- Царствие ей небесное. И когда это она почила?

- Как немцы пришли. Они сюда, а она на небеса от них.

Выпивка продолжалась, но веселья не прибавилось. Обоих волновала перспектива стать полицейскими: один жаждал этого, другой не хотел.

- А может, все же пойдешь к ней? Может, тебе что-то другое предложит….

- Да пошли вы все к черту! – пьяно выругался Кузнецов.

В другой раз Обухов обиделся бы и послал Мишку еще дальше, но сегодня придется терпеть, и он участливо спросил:

- Как жить-то будешь? Воровать? Тогда быстро с нею встретишься.

- Вон на завод пойду. Там что-то ремонтировать собираются. Хотя…

- Что «хотя»?

Кузнецов, понурив голову, не ответил.

- Так что «хотя»?

- Да вспомнил тут, - неохотно ответил Кузнецов.

- Ты что-то, Мишка, темнишь.

- Да что там, - решился Кузнецов, - если поступлю на завод, то не смогу выполнить просьбу Лёньки Шуткина.

- Лёньки? И что ты ему наобещал?

- Обещал, как только тут уляжется, перевезти его семью обратно в город. Вроде улеглось, а я ничего не могу сделать.

- И не сделаешь, если не пойдешь к Жуковской. Попросишь, она даст машину - и все дела.

- Теперь и я это вижу, - удрученно ответил Кузнецов, – но и это не всё…

- Что еще?

- Хата Шуткина полностью разрушена. Ходил, смотрел.

- Бомба?

- Какая бомба! Какая-то сволочь ломом поорудовала.

- Так твоя хата пустая. Вот и вези к себе.

- Ты Таньку не знаешь. Не пойдет она ко мне. Что, мол, Лёнька подумает?

- Так война. Как говорят, она все спишет!

- Это у тебя спишет, у меня, а у нее не спишет.

- Она из другого теста, что ли?

- Считай, что так, - ответил Кузнецов и добавил: - Допивай, да будем расходиться. У меня сегодня банный день.

- Так что ты решил? Пойдешь к Ленке?

- Пойду, а там посмотрим.

- Тогда завтра утром я за тобой зайду.

- Завтра я занят. Давай послезавтра.

- Да чем ты можешь быть занят?

- Сказал «занят», значит, занят!

Стукнула калитка, и Кузнецов остался один в пустом дворе. Тяжело поднялся и направился в летнюю кухню, чтобы развести примус, и подогреть воду. Хорошо, запасся бензином, теперь хоть об этом голова не болит.

ГЛАВА XII

Первые дни оккупации Костя просидел в квартире под замком, поэтому о событиях в городе узнавал от мамы. Она же, пройдя регистрацию в местном управлении, была определена дворником. В первый же день Наталью Михайловну направили в сквер, что у театра, на уборку трупов. Их было много. Попыталась «взбрыкнуть», сославшись на брезгливость, но полицейский ударил ее плетью, и, пересилив тошноту, она взяла труп за ноги и потянула к телеге.

Расстрелянных увозили на Красную горку, за город, где еще в августе были вырыты глубокие противотанковые рвы. Горожане, вдохновленные призывом: «Преградим путь фашистам», копали, долбили скалу кирками и ломами до кровяных мозолей. Кто бы мог подумать, что готовят себе могилы?

Мама сидит на кровати, обессилено опустив руки на колени. Костя замечает в ее волосах седую прядь. Раньше не было. Она подняла голову, и он увидел под глазами синяки. У него защемило под ложечкой.

- Так и будем жить, сынок, - ответила она на его молчаливый вопрос и покачнулась.

Он подскочил и, поддерживая ее, прижал к себе. Сыновнее сопереживание совсем расслабило, она зарыдала. Он гладил мамины плечи, его слезы капали ей на голову.

***

Костя был на веранде, когда увидел у фонтана Дору Ефимовну. На ее плечи накинута черная фуфайка, оставшаяся от Петиной ремеслухи. Вода тонкой струйкой лилась в ведро. Тетя Дора, склонив голову, о чем-то думала. Вдруг она встрепенулась и посмотрела вправо. Костя тоже посмотрел в ту сторону и увидел на крыльце Богуславского в шикарном пальто с меховым шалевым воротником. Важно ступая, он сошел вниз и приблизился к тете Доре, что-то сказал. Чтобы слышать, Костя открыл створку окна и услышал:

- Дора, ты имеешь перед собой дурака.

- Очень приятно слышать. Но кто заставлял тебя так наряжаться? - спросила она, по-своему поняв его признание.

Он недовольно махнул рукой.

- Да я не об этом! Надо же так обманываться!

- Что ты имеешь в виду?

- Что? Я имею дурака, который верил брехне о зверствах немецкой армии! Это Сталин сгубил мою Бетечку! Ты согласна?

Тетя Дора брезгливо от него отодвинулась.

- Неужели тебе нужны какие-то доказательства? Разве мало того, что творится сейчас вокруг тебя?

Лазарь, будто с испугу, завизжал:

- А ты хочешь, чтобы они целовались со своими врагами? Ты знаешь, что творил со своим народом кремлевский Чингисхан? Скажи, какую родину сейчас защищает твой муж в Сибири?

- Не тронь моего мужа! - выкрикнула Дора Ефимовна.

Богуславский удивился:

- А что такого я сказал? Мы сейчас живем в свободной стране, Дора. Если кому-то нравится быть слепым, мешать не будем. Но я прозрел! Немцы не трогают евреев. Все эти страхи распространяли сталинские брехуны. Немцы - культурная нация, и они поддерживают стремление евреев жить в Палестине! Вот так, Дора. Скоро твой Лазарь будет есть мацу на земле обетованной!

- Скатертью дорога!

Лазарь Семенович не понял иронии, поэтому продолжал:

- Вот смотри. Я в этом пальто был в городской Ортскомендатуре, и никто косо на меня не посмотрел. А когда надел его при Советах, сразу вопросы: «Где ты, Лазарь, взял этот котик и такой шикарный матерьял? Сколько тебе все это стоило?» А сейчас - милости прошу!

Дора Ефимовна, не дождавшись, пока ведро заполнится, закрутила кран и хотела уйти, но Богуславский, заступив ей, громким шепотом сказал:

- Поедем, Дора, с нами. Я тебе устрою пропуск в Палестину, даже имя менять не придется.

Он хихикнул, довольный своей шуткой, а тетя Дора плюнула в его сторону и, подхватив ведро, пошла домой. Вслед прозвучало:

- Слепая! Совсем слепая!

Прикрыв окно, Костя задумался. Как язык повернулся ругать товарища Сталина? Вспомнилась Жуковская, которая интересовалась семьей Богуславских. Чем он ее привлек? Может, сходить к тете Доре и рассказать обо всем?

Вечером, когда мама пришла с «работы», он отпросился пойти к Доре Ефимовне. У той в гостях была тетя Эстер. Она сидела на стуле и вязала. Роскошная коса, перекинутая через плечо, мешала двигать спицами, и она, будто ручку маленького ребенка, осторожно отводила ее в сторону.
При ней Костя не стал рассказывать тете Доре о цели своего прихода и попросил посмотреть книги ее сына. Эстер продолжала начатый разговор:

- Ты представить себе не можешь, Дора, как мы обрадовались, когда в Литву пришла Советская власть!

Тетя Эстер не все время жила у них во дворе. Когда-то давно, она вышла замуж и уехала с мужем в Литву. Незадолго до начала войны, вернулась.

- …Я сказала мужу, что хочу съездить в Крым. Его не пускали дела, и я уехала одна. Думала уговорить родителей перебраться к нам в Прибалтику. Но они сильно хворают. Сейчас и с постели не встают.

Дора Ефимовна распускала шерстяной платок. Она вязала носки. Один, уже начатый, лежал рядом. Кому вяжет? Своему сыну, Пете? Но он в Севастополе. Может, от него есть новости?

Тетя Эстер спросила:

- А ты знаешь, Дора, что заместителем бургомистра назначили Копекова?

- Слышала, но его самого не знаю. Может, завезли откуда?

- Нет, он местный. Но меня беспокоит, что он караим.

- Почему? Разве не все равно, какой национальности предатель?

- Не говори, Дора, разница большая. Мы, караимы, никогда не занимались политикой, никогда не учили других, как жить. Мы врачевали, торговали, даже монеты чеканили крымским ханам. Мы всегда были нужны народам, среди которых жили. Нужда в нас была сильнее, чем неприязнь, которую, возможно, те испытывали. Теперь же Копеков нарушил наши традиции. И с кем? Придут русские и спросят: «С кем вы были, караимы?» Спросят, как ты думаешь?

Косте было интересно знать, что ответит тетя Дора. Она перестала мотать нитки и уставилась куда-то в пол. Но вот снова зашевелились пальцы и послышался ее тихий голос:

- Когда придут наши, им, конечно, будет интересно знать, кто с кем был. Спросят у каждого, и каждый будет отвечать за себя. Как на Страшном суде. Но при чем народ, если появилось несколько отщепенцев? Я думаю, Эстер, в отношении Копекова твои опасения напрасны. Пусть он боится.
Караимка грустно улыбнулась.

- Ты обладаешь чудесным качеством, Дора, давать успокоение. И все же мне тревожно. Ведь за ним могут потянуться другие.

- Вот тут и будет самое время вспомнить о традициях.

В дверь кто-то громко застучал. Все вздрогнули. Опять нетерпеливый стук.

- Кого-то нелегкая занесла, - сказала тетя Дора и пошла открывать дверь.
Из темноты в комнату шагнул Богуславский. Он был в черном костюме, на белой рубашке черный галстук. Глаза за толстыми стеклами очков счастливо светились. По комнате распространился легкий запах незнакомых духов и хорошего табака. Женщины переглянулись, не понимая, по какому случаю праздник. Лазарь Семенович какое-то время наслаждался их удивлением, а потом, вобрав в себя воздух, торжественно сказал:

- Добрый вечер, господа!

Дора Ефимовна как стояла, так и села, Костя возмущенно фыркнул, одна Эстер сохранила невозмутимость. Насладившись эффектом, Богуславский торжественно сказал:

- У меня к вам приятная новость, пани Дора.

Та резко поднялась и гневно сказала:

- Слушай меня, Лазарь. При нэпе я была служанкой у господ, но сама госпожой никогда не была. И ею быть не желаю!

Богуславский сыграл смущение:

- Ах, простите Я только от бургомистра и по инерции…

- Ты хоть руки вымыл, когда пришел от него?

Лазарь невольно посмотрел на ладони, при том развел пальцы, похожие на маленьких кабанчиков и, вспыхнув, обидчиво сказал:

- Я не мыл рук, Дора! Мне уйти? Но ты тогда не узнаешь, что было поручено мне сказать тебе.

- Как хочешь, - ответила Дора Ефимовна, пожимая плечами.

- Я хочу выполнить поручение, поэтому остаюсь. Мне велели передать тебе, Дора, слова бургомистра. Он сказал: «Передайте пани Доре, что я жду ее завтра между 10 и 12 часами. Когда ей удобно, тогда пусть и приходит».

Дора Ефимовна побледнела и медленно села на кровать. Богуславский, не видя всплеска эмоций, удивился.

- Ты что, Дора, не рада?

Она ответила равнодушно:

- Я разучилась радоваться, Лазарь.

- Так что передать бургомистру?

- Выходит, у меня есть выбор?

- А как ты думала? Мы имеем перед собой культурных людей.

- За что такая честь?

- Все очень просто, Дора! Любая власть должна на кого-то опираться.

- Ты можешь без лекций?

- Пожалуйста. Бургомистр узнал, что твой муж репрессирован Советами, поэтому и решил с тобою встретиться.

- Чтобы опереться на меня?

- Ты невозможная, Дора! С кем, по-твоему, новая власть должна иметь связи, если не с обиженными Советами?

Дора Ефимовна задумалась, но ненадолго.

- Передай своему бургомистру, что я не смогу явиться на прием по причине отсутствия приличной одежды. Не пойду же я в таком виде?

Тетя Дора встала, чтобы показать, как одета. На ней было застиранное ситцевое платье, на плечах черная фуфайка. Богуславский всплеснул руками.

- Эстер, ты видела такую дуру?

Та, не желая вмешиваться в чужие дела, молча пожала плечами. Дора Ефимовна подошла вплотную к Богуславскому. Посмотрела ему в глаза и спросила многозначительно:

- А ты, Лазарь, не боишься, что я могу продать тебя с потрохами тому же бургомистру? Так сказать, вложить свой кирпичик в здание нового порядка?

Богуславский, изобразив испуг, воскликнул:

- Фи, как страшно! Они знают, что я пострадал от Советской власти! Моя овечка Бетечка…

- Слышали об этом! То, что я знаю про тебя, никакая Бетечка не перекроет.

- Ты меня шантажируешь?

- Фи, какое гадкое слово!

- Не паясничай, Дора! Если имеешь, что сказать - говори прямо здесь! А мы послушаем.

Лазарь Семенович сделал широкий жест, охватывая им и Костю.

- Хорошо, - сказала Дора Ефимовна, - не хотелось бы ворошить старое, но придется. Надеюсь, ты не забыл, как в прошлом году предлагал мне вступить в Осоавиахим?

- Ну и что такого? - спросил Богуславский, садясь на стул, который до этого предназначался Косте.

- А вот что «такого», - обращаясь уже к Эстер, сказала Дора Ефимовна. - Это было в прошлом году. Тогда мы с Лазарем работали на трикотажной фабрике. Я наладчиком в швейном цехе, а он где-то у снабженцев. Он и тогда был активным. Поэтому и выбрали его председателем фабричной ячейки Осоавиахима. И вот он, как репейник, прицепился ко мне: вступай в Осоавиахим! Все уши прожужжал. Мы должны, говорит, крепить оборону страны. Я напомнила ему, куда моего мужа отправили. Он говорит, что это берет на себя. Тогда я и согласилась крепить оборону.

Дора Ефимовна посмотрела в сторону Пазаря, но тот, созерцая галстук, что-то щелчком сбивал с него. Она продолжила свой рассказ:

- И вот собрание ячейки. Лазарь открыл его и куда-то исчез. Все шло хорошо. Выступали, говорили, что я достойна быть членом Осоавиахима.

Собрались голосовать. Но тут появляется председатель ячейки. Берет слово и начинает лекцию о том, как надо любить Родину, что защита Отечества - священный долг каждого гражданина Советского Союза. По лицу вижу - гадость готовит, в мою сторону не смотрит. Святое дело защиты Родины, говорит, мы должны доверять проверенным людям. А можем мы ей доверять? И показывает на меня пальцем. На первый взгляд, наш человек, а колупнуть поглубже? Где она была, когда ее муж нам вредил? Почему не она, а органы разоблачили его? Не может человек, потерявший бдительность, быть с нами в одних рядах. Вот таким советским патриотом был этот друг бургомистра.

Закончив рассказ, Дора Ефимовна глубоко вздохнула, видно нелегко дались ей эти воспоминания. Богуславский криво улыбнулся и, пригладив галстук, спросил:

- Хочешь я расскажу, как все было? Это мне Фастовский приказал так выступить. Ты тогда смогла бы ослушаться секретаря партийного бюро? Он грозился снять меня с председателей ячейки, если не воспрепятствую твоему приему. Что мне оставалось делать? Я, Дора, и тогда, и сейчас считаю тебя порядочной женщиной.

- А тот палец, которым ты тыкал в мою сторону, тебе Фастовский прилепил? Ты, Лазарь, никогда своим умом не жил и сейчас не живешь. Теперь слушай внимательно. Я предлагаю тебе сделку.

- Ты, сделку? - рассмеялся Богуславский, сверкнув золотыми зубами.

- Зря смеешься. Я вполне серьезно. Ты сделаешь все возможное, чтобы обо мне забыли в управе, а я забуду о твоем дутом патриотизме в советские времена.

Лазарь Семенович задумался, Дора Ефимовна ждала, зажав в руке клубок ниток, Эстер продолжала вязать. Один Костя нарушил тишину. Он, ставя книгу на полку, сдвинул другую, и та упала. Богуславский осуждающе посмотрел на Костю, после чего сказал:

- Я принимаю твое предложение, Дора, но какой шанс ты упускаешь!

- Хватит, Лазарь, я устала от тебя и от твоих шансов! Уходи! - сказала Дора Ефимовна, показывая на дверь.

Богуславский вскочил, чопорно раскланялся и уже у дверей сказал:

- Если гнев бургомистра, Дора, вспыхнет на тебя, я встану как стена перед ним. Так что можешь быть спокойной.

Когда Дора Ефимовна закрыла за ним дверь, Эстер сказала:

- По-моему, Дора, у Лазаря Семеновича к тебе чувство. Ты заметила?

- Я заметила лишь то, что он сегодня выпил.

- Он же не пьет, - возразила Эстер.

- Многие делают сейчас то, о чем раньше и помыслить не могли. Когда я подошла к нему, то уловила запах спиртного.

Эстер улыбнулась, что-то хотела возразить, но, посмотрев в сторону Кости, сдержалась. Мальчик понял, что мешает поэтому решил уйти, отложив разговор с тетей Дорой до следующего утра.

При подходе к лестнице, он был остановлен легким кашлем. Как вовремя! У ворот рассмотрел тень. Поздоровался.

- Здравствуй, браток, - ответила тень голосом Андрея Петровича, - подойди ближе. Скажи: в вашем дворе живет Богуславский Лазарь Семенович?

- Ага.

- Какие у тебя с ним отношения?

- Никаких.

- Так не бывает.

- Он всех пацанов ненавидит.

- Теперь ясно - плохие отношения. Тогда другой вопрос: во дворе есть человек, с которым он бы считался?

- Мне кажется, только тетя Дора.

- Она еврейка?

- Нет. Ее настоящее имя Феодора, а Дора - это сокращенно.

- Как она относится к советской власти?

- Нормально.

- Хорошо. Как ты думаешь, она согласится поговорить с Богуславским?

- Смотря о чем?

- Я в принципе спрашиваю!

- Наверное.

Из-под ворот дул холодный ветер, и мальчик зябко передернулся. Андрей Петрович заметил это.

- Давай отойдем в сторонку, будет меньше дуть. Слушай, что я скажу. Фашисты готовят страшное преступление. Они хотят собрать евреев в одну кучу и уничтожить. В подготовке к этому, активное участие принимает Богуславский. Немцы назначили его председателем комитета по содействию выезда евреев в Палестину. Но дальше Красной горки они не уедут. Вот это и передай той женщине. Ее задача - раскрыть глаза Богуславскому. Пусть намекнет, что есть люди, которые могут его и семью спрятать от немцев.

- Все понял? - спросил Андрей Петрович после некоторого молчания. - Сейчас же иди к той женщине и все расскажи.

- Она спать легла. Та тетка, что сейчас прошла, была у нее.

- Вижу, Костя, ты не проникся. Речь идет о жизни сотен людей… Разбуди! Уже завтра утром она должна переговорить с ним. Завтра, примерно в это время, я приду за результатом.

- Так я пошел?

- Иди и помни, не для себя стараешься.

Внимая сообщению мальчика, Дора Ефимовна пришептывала:

- Бедные люди, бедные дети.

- Завтра же утром – сказал решительно, - я найду этого идиота и все ему выложу.

Провожая Костю до двери, сказала:

- Я догадываюсь, мой мальчик, что ты выполняешь чье-то поручение. Так что спасибо за доверие.

И, совсем неожиданно, спросила:

- Ты Петю вспоминаешь? Молодец. Я всегда говорила, что ты, Котя, хороший мальчик. Спокойной ночи.

ГЛАВА XIII

Петя, сын тети Доры, до войны успел закончить семь классов и один курс ремесленного училища. В начале сентября 41-го уехал продолжать учебу, а на самом деле рванул на фронт. Ребят это не удивило. Они чувствовали, что Петьку не удержишь дома.

Осенью 1937 года, как врага народа, посадили его отца. Когда Доре Ефимовне дали свидание с мужем в Симферопольской тюрьме, она взяла с собою Петю. Накануне он выгладил свою белую рубаху и пионерский галстук. Мама пыталась его убедить, что такая форма неуместна - не на праздник едут. Могут даже заставить снять галстук. Он ответил: «Они мне его не повязывали».

В тюрьме никому не было дела до его галстука. После долгого ожидания в тесной комнатке, куда набили полно народу, их впустили в длинное помещение, разгороженное двумя стенками из частой металлической сетки. В проходе между ними ходили охранники. За дальней сеткой плотным рядом стояли заключенные. За другой - родственники. Ни те, ни другие не знали где то единственное место, с которого они могли бы поговорить с родным человеком, поэтому волновались, толкались, суетились. С Пети чуть не сорвали галстук. Он забрал у мамы свою руку и поправил на нем зажим. Тут он увидел отца.

- Папа, - закричал, - мы здесь!

Его голос утонул в общем гвалте, но мама услышала.

- Где? - словно выдохнула она.

Петя схватил ее за руку и протащил к сетке.

- Папа, - опять крикнул он, - мы здесь!

Отец их увидел и, приветствуя, поднял руку. Первую минуту мама не могла слова сказать, только рыдала. Потом они начали говорить, но в этом шуме мало что можно было разобрать. Запомнилась наиболее часто повторяемая отцом фраза:

- Дора, я ни в чем не виноват! Не виноват!

И уже когда тюремщики начали буквально отдирать «подопечных» от сеток и смолк всеобщий шум, отец успел крикнуть:

- Спасибо, Петя, за галстук! Старайся за двоих!

Так мог он после этого сидеть в тылу?

***

В эти же минуты, когда мама разговаривала с Костей, рядовой ремонтно-восстановительной роты 125 танкового батальона Петр Видлянский нес дневальство в штабе части. Фонарь «Летучая мышь» освещает только тумбочку и телефон на ней. Невдалеке рвутся снаряды, трещат автоматные очереди - немцы штурмуют позиции защитников Севастополя. На какое-то мгновение после совсем близкого разрыва наступила тишина, и дневальный услышал, как звякнул телефон. Приложил трубку к уху и удивился: не только голоса, но и привычного зуммера не было. Покрутил ручку - результат тот же. Должно быть, обрыв. Такое уже случалось, но тогда в штабе хоть кто-то был, а сейчас он один. Дежурный по части приказал неотлучно находиться на месте и ждать его звонка. Что теперь делать? Стоять столбом у тумбочки, зная, что дежурный никогда до него не дозвонится? А вдруг - что-то важное? Вспомнилось слышанное где-то выражение: хорошая связь - залог победы. Надо искать обрыв! Отсоединил клеммы от телефонного аппарата, снял с плеча противогазную сумку, а на ее место набросил ремень от телефона. Вышел на крыльцо, осмотрелся.

Темную ноябрьскую ночь разрывали сполохи орудийных выстрелов. Над городом висели немецкие осветительные ракеты, заливая его безжизненным светом. Луна бесстрастно наблюдала за всем этим. Нащупав провод, выходивший из окна штаба и, пропуская его через пальцы, согнувшись, пошел по трассе. Вскоре почувствовал, что провод свободно приподнялся от земли. Подошел к воронке, от которой несло каленым железом и сухой пылью. Здесь и был обрыв. Зубами содрал изоляцию и соединил концы. Проверил: зуммер есть. С чувством выполненного долга пошел обратно в штаб.

Здесь его уже ждал дежурный по части и еще какой-то командир.

Дежурный сначала обрадовался появлению бойца, ибо успел посчитать его дезертиром. Затем раскричался, обвиняя рядового Видлянского в самовольном оставлении поста.

- Я не мог, как попка стоять у немого телефона, - ответил на это Петя.

- Краснофлотец должен стоять там, где его поставил командир, а не рассуждать! - возразил дежурный.

- И еще, - вмешался другой командир, - если ты и не пытался дезертировать, то мог свободно попасть в руки врага. Обрыв провода мог быть немецкой ловушкой. Обнаружив провод, они перерезают его и ждут связиста. Тот пришел, его бац - и в сумку! Понял почему ты не должен был оставлять пост?

- Понял.

- Ну и бойцы у тебя, Кочергин, - упрекнул лейтенант дежурного, и, обращаясь к Видлянскому: - Нужно отвечать: «Так точно, товарищ лейтенант! » Повтори!

Петя повторил, подумав, что командиры не вовремя занялись его обучением: кругом снаряды рвутся, а они вместо того, чтобы вести в бой десятки бойцов, его уставу учат. Всего месяц в строю. Научится еще.
На следующее утро он предстал перед командиром батальона. Тот вынул из полевой сумки лист бумаги и, пробежав глазами, сказал:

- Вот тут Кочергин пишет, что ты вчера самовольно покинул пост. Ты знаешь, чем это грозит? В мирное время тебя посадили бы на гауптвахту суток на пять-восемь, а в боевых условиях одно наказание - расстрел. Что будем делать?

- Не знаю, - грустно промолвил Петя и тут же в сердцах уточнил: Но я же не гулял!

- Это так, - согласился комбат, - но факты - упрямая вещь. Покидал пост без разрешения командира? Покидал. Тем более, об этом об этом знают в особом отделе. Тот лейтенант, что был с Кочергиным, оттуда.

Петя совсем приуныл. Он уже слышал о жестких нравах дядей из особого отдела. Капитан видел состояние молодого бойца, поэтому перестал его пугать.

- Ладно, Видлянский, на первый раз прощаю тебя своей властью. Но учти, если подобное повторится, так легко не отделаешься. Понял?

- Так точно, товарищ капитан, понял!

Петя был доволен, что смог ответить комбату по всем уставным правилам, и когда получил команду «иди», лихо козырнул и, ловко повернувшись через левое плечо, покинул кабинет.

ГЛАВА ХIV

Кузнецов не врал Обухову, говоря, что будет занят. В четверг на Катыке-базаре - день «толкучки». Самое время вынести на продажу оставшиеся от матери вещи. Если в советское время были трудности с одеждой, то за время войны народ и вовсе обносился. Потому и шел люд на базар, чтобы продать или купить какое-либо барахлишко. Можно было пойти на Красный базар, там народу побольше и цены повыше, но… Немцы взяли за правило проводить там частые облавы. На Катыке-базаре торговали преимущественно татары поэтому сюда жандармы захаживали реже.
Для первого раза Миша взял на продажу самые ходовые для зимы вещи: материно пальто и кофту-самовязку из козьего пуха. Народу было мало. Людей интересовали его вещи, но, услышав цену, чертыхаясь, отходили, называя спекулянтом. Это страшное при Советах обвинение теперь совершенно обесценилось, и произносили его больше по привычке.
Едва Кузнецов продал свои вещи и уже приценивался к брынзе, как со всех четырех переулков на площадь ввалились полицаи, за ними жандармы. Стариков, детей и женщин, чтобы не мешали, сразу вытолкали за оцепление, а остальных сконцентрировали у глухой стены. Началась проверка документов. К Кузнецову подошел молодой эсэсовец в сопровождении двух жандармов. Полистав Мишин паспорт, спросил:

- Работаешь?

Услыхав ответ, офицер передал документ одному из жандармов и пошел дальше.

- А паспорт? – крикнул вслед Миша, за что от другого жандарма получил удар дубинкой по лицу. Из носа пошла кровь. У него не было носового платка. Оторвав от пиджака кусок подкладки, приложил его к носу, испачкав кровью рубашку.

Оставшихся в облаве было человек пятнадцать. Их, понукаемых полицейскими, повели в жандармерию. Она располагалась там же, где в советское время находилась милиция.

В подвале холодно. Кузнецов уже пожалел, что успел продать ту козью кофточку. Сейчас бы очень пригодилась. Свет едва проникал в зарешеченное окошко. Под потолком, в центре подвала, тускло горела лампочка. Сколько времени придется провести на этом «курорте»? Окошко перестало светиться, и «обитатели» начали устраиваться на ночлег. Лег и Кузнецов, сразу почувствовав разницу между осклизлыми камнями пола и периной, на которой стал спать после матери. Думал, не уснет. Уснул.

***

Обухов пришел в назначенный день. Стучал в калитку, заглядывал в щель между створками ворот – никого. Долго стучал – бесполезно.

Последний раз пнул калитку сапогом и отошел в сторону. Что делать? Как примет его Жуковская без Кузнецова? Скажет: какой из тебя полицейский, если единственного человека доставить не смог? Ну и гад ты, Мишка, ведь обещал! Но, сколько ни ругайся, его нет и, возможно, скоро не будет.

Нужно идти.

В полиции снова проблема. Вахтер спросил:

- Где второй?

- Какой второй?

- В пропуске написано: «С ним еще один». Где он?

Обухов, мысленно ругнувшись, вслух сказал:

- Он внезапно умер.

- Иди в бюро пропусков, им там и расскажешь.

Хотел возмутиться, как увидел Таубе, направившегося к выходу.

- Господин офицер, - обратился к нему Обухов, протягивая пропуск, - вот, не пускают.

- В чем дело? - обратился Таубе к вахтенному.

Тот объяснил. Таубе одобрил его действие, и пришлось Обухову, кляня немецкую педантичность, направить свой путь к бюро пропусков. Оттуда позвонили Босс, и она разрешила внести исправление в пропуск.

Обухов у заветной двери. Осторожно стучит, услышав властный, но женский голос, переступил порог. И что он видит? Кузнецова! Босс махнула рукой, приглашая Обухова сесть напротив.

- Вот и собрались мои лучшие кадры, - сказала она и, обращаясь к Обухову, продолжила: - Михаил дал согласие поработать на пользу рейха и своего народа. Ну, а как ты? Не передумал?

Вместо ответа Обухов спросил Кузнецова:

- Где ты был? Ведь договорились.

- Об этом потом, - остановила его Босс. - И запомните, господа: в присутствии старших по службе - никаких приватных бесед. Теперь о деле. Я поддержу ваши кандидатуры на должность хильфсполицай и предложу закрепить за вами городской рынок, как его у вас называют, Красный базар. Старший – Обухов. Сейчас пройдете инструктаж, распишетесь, завтра к восьми на построение. Вопросы есть? Идите в двадцать пятую комнату, там о вас знают.

По дороге Кузнецов рассказал Обухову, почему не был дома.

***

Во сне Косте привиделись коты, которые дрались и истошно вопили. От этого он и проснулся. Но вопли продолжались и шли со двора. Не одеваясь, выскочил на веранду.

Вопили не коты, а Богуславский. Он держал в обеих руках трехлетнего Солика (Соломона) и, повернув его лицом к Доре Ефимовне, которая стояла рядом, кричал:

- Видит Иегова, как я люблю своего сына, и надо быть сумасшедшим, чтобы желать ему смерти!

Кроме них, во дворе никого не было, но Богуславский, окинув взором приоткрытые окна, продолжал вопить:

- Почему эта глупая женщина, которая не может ужиться ни с какими властями, смеет мне указывать? Она говорит, что я сам рою яму своей семье и что я - дурак! Я был дураком! Теперь я живу своей головой, и никто – мне в этом не помешает!

Во двор в одном халатике выскочила Тася. Она попыталась выхватить брата из рук отца, но тот, резко отстранив ее, сам поставил мальчика на землю. Тот с плачем побежал к своему крыльцу. Богуславский же схватил дочь и, прижав к себе, заорал:

- Доченька, моя кровинушка, посмотри на эту глупую женщину! Она не советует нам ехать в Палестину! Нашлась советчица!

Костя понял, что если он сейчас же не бросится на выручку Таси, то никогда не простит себе этого. Он, мигом одевшись, сбежал вниз и, как столб, стал перед Лазарем.

- Отпустите девочку, Лазарь Семенович, - сказала он спокойно, хотя сердце рвалось из груди, - при чем здесь она, если вам в голову всякая чепуха лезет?

Богуславский оттолкнул дочь так, что та упала, и с яростью бросился к мальчику. В другой раз Костя убежал бы, но не сейчас. Ведь это он виноват во всей заварушке, из-за него тетя Дора стоит как оплеванная, из-за него этот зверь мучает детей! Он не раз был битым в мальчишеских драках, поэтому знал, что с теми, кто длиннее тебя нужно драться накоротке. Он пригнулся, и кулаки врага загребли воздух. А перед носом - распахнутый пиджак и колышущаяся масса. Костя провел серию ударов. Кулаки погружались в живот, как в тесто. Отскочив в сторону, увидел, что Лазарь широко открытым ртом хватает воздух.

Тася вставала с земли, когда заметила, что отец корчится.

- Ой, у папы приступ! – закричала она.

Во двор выскочила Эстер со стаканом воды. Лазарь сделал несколько судорожных глотков, резко отодвинул руку женщины и, вытянув в сторону Кости палец, закричал:

- Это он сделал мой приступ! Если я увижу, Тася, что ты с ним играешься, я побью тебя!

Раньше мальчик огорчился бы, услышав такой приказ, а сейчас обрадовался. Выходит, Лазарь сам не понял, отчего у него дух захватило. Как ни говори, а он поднял руку на взрослого, и за это ему не было бы прощения от мамы. Главное было достигнуто: крики во дворе прекратились, и Богуславский, сопровождаемый дочерью, поплелся домой.

Костя подошел к тете Доре и попросил у нее прощения за весь этот скандал. Она удивилась:

- За что и за кого ты извиняешься? За этого барана? Пусть придет в себя, я снова вернусь к этому разговору. Нельзя детей губить!

- Мне кажется, тетя Дора, горбатого могила исправит, так и его. Лучше расскажите, как было дело?

- Да что рассказывать? Пригласила я его к себе и спокойно обрисовала обстановку. Он в штыки. Тут я и разошлась. Не помню, как очутились во дворе. Я, конечно, виновата, что не смогла сдержаться. Но как тут удержишься, он же своими руками детей в могилу загоняет!

- Прошу вас, тетя Дора, не говорите с ним больше об этом. Хотя бы сегодня.

- Хорошо, подожду. Скажи, Котя, а мама знает, чем ты занимаешься?
Костя смутился. Увидев это, Дора Ефимовна сказала:

- Понятно. Будь осторожен, мой мальчик. Ты у мамы один.

Встреча с Андреем Петровичем состоялась в назначенное время.

- Вот как, - с сожалением проговорил тот, выслушав рассказ Кости, - здорово эта гадина ему мозги запудрила.

- Вы о ком?

- Да все о ней. О Жуковской.

На вопрос Кости о необходимости еще раз поговорить с Богуславским, Андрей Петрович ответил:

- Хватит, будем искать другие пути.

- Какие?

- Другие, сынок.

После недолгого раздумья торопливо зашептал:

- Сейчас слушай. Ты должен знать, что Жуковская оказалась агентом немецкой разведки. Настоящая ее фамилия Босс. Мы пробовали ее ликвидировать, но не получилось - охрана мешает. Кстати, то, что ты мне рассказал, очень помогло. Теперь тебе задание. Как только узнаешь, что наши приближаются к городу, попытайся найти командира или комиссара первой же части Красной армии, чтобы доложить о Жуковской. Понятно?

***

Утром, сидя на веранде, Костя услышал стук каблучков по ступенькам каменной лестницы. Выглянул. Тася направлялась к фонтану. Едва открыла кран, как он тут как тут.

- Уйди, - сказала она, - я не хочу быть битой из-за тебя.

- А убитой хочешь быть? - зло спросил мальчик, хотя совсем не так думал начинать разговор.

Тася гневно посмотрела на него.

- И ты каркаешь?!

- Это правда, Тася!

Она стала к нему спиной, а он, глотая слова, горячо шептал ей в ухо:

- Поверь, никакой Палестины вы не увидите! Немцы постреляют вас, это точно! Твой отец не понимает этого, но хоть ты пойми! Я смогу спасти тебя и Солика! Соглашайся!

- Ты с ума сошел, Котька! – злым шепотом ответила девочка. - Хочешь, чтобы я оставила маму и папу? Только такой дурак, как ты, может такое предложить!

- Тася, я говорю правду.

- Иди ты! - выкрикнула девочка и, встряхнув головой так, что свисавшие на лоб черные локоны взметнулись, как два вороньих крыла, подхватила не заполнившееся еще ведро и застучала каблучками по ступенькам крыльца.

Он смотрел ей вслед, и ему никогда не было так горько.
Вернулся домой, и знакомая обстановка несколько притупила горечь. Остался на веранде и начал думать. Обычно его мысли обращались к прошлому. О будущем за него думали другие: родители, пионерские вожатые, учителя. Вот и сейчас. Первое, что пришло в голову, было: правильно ли они с мамой сделали, что не эвакуировались? Сидел бы сейчас на берегу Волги с Туйчиком и ловил рыбу. Стоп! А правильно ли он поступает, уговаривая Тасю не слушать отца? Ведь она делает то же, что делал он сам месяц назад. Он не мог «предать» отца, воюющего на Перекопе. Почему он вмешивается в ее желание жить или умереть вместе с родителями? Его бросило в жар от этой мысли, но тут же нашлась разница в ее и его положении. Своего будущего никто не знает. Тасина же судьба предопределена - ее убьют вместе с чертовым Лазарем! Он знает это точно! Так может он не пытаться спасти ее?

В калитку вошел незнакомый мужчина. По тому, что на голове у него была плоская барашковая шапочка, он мог быть татарином или караимом. В руке держал кнут с длинным кнутовищем. Значит, за воротами ждет телега или линейка. На крыльцо выскочил Богуславский, помахал извозчику ручкой и спустился во двор. Вместе подошли к воротам и сняли поперечное бревно, удерживающее створки от раскрытия. На телеге были еще люди. Они начали выносить мебель из квартиры Богуславского. Ворота не закрывались весь день. Надежда, что Лазарь куда-то уйдет и появится возможность еще раз поговорить с Тасей, не сбылась - ее отец не выходил за ворота.

ГЛАВА XV

Постин, бывший завгар, не успел выехать из Крыма. Единственно, что сделал, – отослал жену и детей в деревню. На третий день оккупации была объявлена регистрация евреев. Поплелся и он. Занял очередь и первый раз в жизни захотел, чтобы она продвигалась как можно медленнее. Видимо, не только у него было такое желание: никто не лез вперед, никого не уличали: «вас здесь не стояло». Шли тихие разговоры о сиюминутных невзгодах, никто не вспоминал прошлое и, тем более, не заглядывал в будущее. Прошедшие регистрацию молча покидали помещение, их никто не останавливал, чтобы спросить: «Как там?»
До постылой двери было еще далеко, когда из той комнаты вышла эсэсовка. Вышла, ну и пусть. Мало ли их тут ходит. Только остановилась она почему-то возле него. Это вынудило поднять глаза. Поднял и вздрогнул: перед ним стояла его бывшая подчиненная! Она криво улыбнулась его испугу и, ткнув в грудь пальцем, сказала:

- Вы! Когда зарегистрируетесь, зайдете вон в ту комнату. Я буду там.

Постин посмотрел в сторону указующего перста, а Босс, обращаясь к очереди, сказала:

- Господа, пропустите этого человека.

«Господа» беспрекословно сдвинулись, и возле двери освободилось место. После регистрации Постин, провожаемый любопытными и настороженными взглядами, направился в указанном ему направлении.
Комната не была служебным кабинетом, скорее чем-то вроде курилки. По крайней мере, ее воздух отдавал табачным дымом. Увидев как Постин повел носом, Босс сказала:

- Если хотите, можете открыть окно.

- Обойдется, - ответил тот, садясь на ближайший стул

- Как живется, Наум Моисеевич?

- Стоит ли об этом спрашивать и, тем более, отвечать?

Босс, усмехнувшись, заметила:

- Вы все такой же ершистый.

– Вы, может быть, скажете, зачем меня сюда позвали?

– А вы не боитесь, что я прямо отсюда отправлю вас в подвал?

- После всего, что произошло, я уже ничего не боюсь!

- И что же произошло?

- Регистрация! Думаете, мы не понимаем, чем все это закончится?

- И чем же?

- В лучшем случае – гетто, в худшем – убийством!

- Да, вправила вам мозги Советская власть.

- У вас есть другие варианты?

- Один есть. И я думаю, он не так уж плох. Как вам насчет Палестины?

Постина перекосило.

- Не смешите! – чуть не выкрикнул он.

- Не верите?

- Вы меня за Ваньку держите?

- Только потому, что вы не Ванька - вы здесь, - ответила Босс и надолго замолчала.

Молчал и Постин. Наконец, она сказала:

- Вы правы. В скором времени… всех евреев ожидает расстрел.

Он вздрогнул, но преодолев испуг, проговорил:

- Вот обрадовали!

- Зря бодритесь, Постин. Я уже видела подобных бодрячков. Видела как они валялись в ногах, выпрашивая жизнь.

- Зачем вы меня сюда позвали? Если помните, я и без вас догадывался, чем вся эта процедура закончится.

- Я хочу предложить вам жизнь.

Он на некоторое время замер, потом с вызовом спросил:

- Вы предлагаете предать тех несчастных, что стоят за дверью в очереди? Не говорите, что не так. Жизнь за красивые глазки не дарят.

- До чего же вы примитивны, Постин. Вы сейчас противнее, чем были, - с досадой заметила Босс. – Вам никого предавать не придется.

- Тогда что?

- Вам придется заблуждаться.

- Что-то новое. Можно яснее?

- Вам придется верить в то, что евреев отправят в Палестину.

- Никогда!

- Не зарекайтесь.

- Зачем это вам?

- Мне это меньше всего нужно. Нужно вам и вашим соотечественникам. Вам я обещаю жизнь, а они до последнего часа будут надеяться, что их ждут в Палестине. Это позволит им провести свои последние часы в спокойной радости.

- Какие слова! А сами будете в спокойной радости вершить свои черные делишки?

- Легче на поворотах, Постин! Но, допустим, вы угадали. Ну так как?

- Как это всё будет выглядеть на практике?

- Вот это деловой разговор. Вас познакомят с одним авторитетным евреем, который действительно верит в наши добрые намерения…

- Неужели есть ещё такие идиоты?

- К счастью, есть. Это, так сказать, полезные идиоты. Вы поддержите его заблуждения и вместе с ним займетесь посрамлением неверующих и убаюкиванием колеблющихся.

- И это вы называете заблуждением? Это чистой воды предательство!

- Называйте как хотите, но, по мне, ваша роль будет ближе к анестезиологу. Перед хирургической операцией, он, во благо пациента, усыпляет его, одновременно создавая сносные условия для работы хирурга. И, что важно, ответственности за неудачную операцию анестезиолог не несет. Вас устраивает такой расклад?

- Если не обманываете, я согласен.

- Слово немецкого офицера. Признаться, я надеялась на ваш здравый ум. И не ошиблась. Есть вопросы?

- А как моя семья?

- Где она сейчас?

- В деревне.

- Пусть пока там и остается. Их судьбу решим после операции.

- Насколько я понимаю, Елена Александровна, вы меня встретили здесь совершенно случайно. Неужели всё то, что вы тут наговорили - экспромт?

- Нет, Наум Моисеевич, в отношении вас у меня были планы еще до этой встречи. Зная о ваших организаторских способностях и внушительном голосе, я решила, что не использовать вас в этом деле будет большим упущением. А тут и вы - собственной персоной.

- И кто мне поверит после встречи с вами? Добрая сотня евреев видела, как я заходил сюда по вашему приказу.

- Я исправлю эту ошибку, - после некоторого раздумья сказалаБосс. – Я приглашу сюда еще пару евреев и поговорю с ними … о погоде.

***

Когда поток регистрирующихся иссяк, пришло время реализации операции «Палестина». Гауптштурмфюрер Генрих Клемен, начальник евпаторийской фельджандармерии, местом сбора евреев определил «Полигон». Это комплекс из одного трехэтажного здания и трех бараков. До войны в трёхэтажке размещался штаб КУКЗА (Курсы усовершенствования командиров зенитной артиллерии - санаторий "Фемида", корпуса по ул. Фрунзе - М.Б.). В бараках – красноармейские казармы.

Гауптштурмфюрер, ведя совещание, так аргументировал свой выбор:

- Перед тем, как определиться с местом, я проехал по городу и убедился – лучшего места для операции «Палестина» не найти. Посудите сами: поблизости нет жилых построек, близкое расположение железнодорожного вокзала создает иллюзию наших добрых намерений. Казармы вполне достаточны для компактного размещения семисот человек. В каждом бараке имеется по примитивному туалету, есть вода. В большом здании расположится штаб операции. Этот выбор согласован с комендантом города майором Виллертом. Прошу вопросы, господа офицеры.

- Господин капитан, - обратился к Клемену Клаус Казелла, - на сколько дней рассчитана операция?

- Хотелось бы закончить в один день, но, к сожалению, не получится.

Помощи от группенфюрера Олендорфа и его айнзатцгруппы нам не будет. На запрос мне ответили, что люди группенфюрера заняты более масштабными делами. Таким образом, за светлое время суток нам не справиться. Но в два дня уложиться должны.

- Я так и предполагал. Тогда второй вопрос, господин капитан: что мы будем делать, если после первых же выстрелов, донесшихся с места акции, оставшиеся поймут, что им предстоит? Не кажется ли вам, что может начаться смута?

- Смута - мягко сказано, Казелла. Бунт, и мы должны быть к нему готовы. Будем усмирять всеми имеющимися у нас средствами. Вплоть до того, что заблокируем в казармах и подожжем здания.

- Там и гореть нечему, Генрих, - вставил слово Таубе. Стены из камня, полы цементные.

- Август, ты забыл, что на вооружении немецкой армии есть неплохие огнеметы!

- В армии, но не у нас.

- Вот и побеспокойся, чтобы в нужный день в нужном месте находилось, по крайней мере, трое огнеметчиков в полной боевой экипировке. Еще вопросы?

Таубе, зная, что армейцы неохотно участвуют в карательных операциях, сказал:

- Может, лучше найти другое место?

- Не лучше, - возразил Клемен. – «Другое место» может быть только в густонаселенном районе. Там возможны непредвиденные обстоятельства, с которыми справиться не хватит оперативных сил.

- У меня предложение, господин капитан, - сказала Босс. – Если будут огнеметчики, то на объекте можно оставить только одного офицера, а остальных, солдат и офицеров, направить в активную группу.

Необходимую охрану объекта обеспечат хильфсполицаи. Их будет не менее пятидесяти. В случае бунта они смогут затолкать смутьянов в здания.

- Хорошее предложение, лейтенант. А нельзя ли нашу доморощенную айнзатцгруппу увеличить за счет ваших волонтеров?

- Сожалею, но эти люди еще не готовы к участию в таких мероприятиях. Из всех я отобрала только пять помощников для участия в экзекуции. Они ранее уже успели проявить себя.

- Всего-то пять? - удивился Клемен.

- Действительно, - сказал Таубе. - Как мне помнится, при ликвидации евреев в Киеве основную скрипку, при том добровольно, сыграли местные полицейские. Их были сотни, если не тысячи.

- Они были не из местных, - поправил его Казелла. – Эти добровольцы приехали из Галиции.

- А Галиция, по-вашему, не Украина?

- Киев и Галиция, обер-лейтенант, по сути - разные планеты.

- Прекратим бесполезные споры, господа, - сказал Клемен, - нас ждут более серьезные дела.

- У меня еще одно предложение, - обратилась к начальству

- Вы, лейтенант просто напичканы идеями! – восхитился тот.

- Помыкаетесь здесь с мое, господин капитан, напичкаетесь не меньше.

- Так в чем предложение?

- В холодное время года ветры в этом городе часто меняют направление. Сейчас, уже три дня, дует норд-ост (северо-восточный ветер - М.Б.). Есть предположение, что еще через три дня его сменит «южак», южный ветер.

- Это интересное сообщение, но чем оно нам полезно?

- Красная горка, как известно, находится на севере от «Полигона». Если во время операции будет дуть «южак», звуки выстрелов туда не донесутся.

- Это точно?

- Проверено на практике.

- Вы так наблюдательны?

- Не я, а мой местный друг – Копеков.

- Известная личность. Передайте ему, если все так и сбудется, то его ждет поощрение.

- А меня? – полушутя спросила Жуковская.

- У вас все впереди, лейтенант. И, чтобы не быть голословным, я поручаю вам руководство этой ответственной акцией. Когда вы сможете доложить план действий?

- Немедленно, господин капитан!

- Мне нравится ваша оперативность. Докладывайте.

Из доложенного плана наиболее существенным было распределение обязанностей. Босс несет ответственность за всю операцию, Казелла обеспечивает порядок в казармах и руководит отправкой «клиентов» в соответствии с почасовым графиком.

Клемен закрыл совещание словами:

- Не уставайте повторять своим людям: если мы не прикончим этих юде здесь, тогда нам придется убивать их дома. Далее. Не допускайте расслабления, но если увидите, что во время акции у кого-то сдали нервы, не пытайтесь его тут же воспитывать. Лучше отправьте подальше от этого места. Сохраните в себе и в нем уверенность, что со временем и этот человек займет достойное место в рядах борцов за идеи фюрере. Хайль Гитлер!

***

21 ноября 1941 года началось «заселение» казарм «Полигона». Люди несли с собой самое для себя дорогое, включая кошек и собак. Настроение евреев нельзя было назвать удручающим. Скорее, оно было деловым. Сказывалась активность Богуславского и Постина. Они, по подсказке профессиональных пропагандистов, рассказывали о вечном лете на их прародине, о святынях, о предстоящих радостях от встречи с соотечественниками, представляли будущее как непрекращающуюся субботу - Шаббат. Охрана не препятствовала хождению внутри двора и переходам из барака в барак. К ним заходили весьма любезные офицеры, позволяющие детям дотронуться до пистолетной кобуры.

Отбывающим было предложено упаковать и надписать свои вещи, которые вслед за владельцами уедут в багажном вагоне. Ключи от квартир с бирками, в качестве платы за эвакуацию, были отобраны ранее.
Любители перемены мест, не евреи, прослышав о светлом будущем отъезжающих, завидовали им. Подумать только, бесплатно отвезут в страну, где апельсинами кормят даже скот, а до сказочного Нила рукой подать. Чуден человек, уверившийся в порядочность властей.

***

Утро было ветреным. Резкие порывы гоняли по двору пыль и высохшие до жестяной твердости листья. Мама, как обычно, ушла на «работу». В такую непогоду никуда не хотелось выходить, даже на веранду, по которой гулял тот же ветер. Но нужно караулить. Набросив на плечи пальто, Костя подошел к окну. И, о чудо! По лестнице поднималась Тася! Он поспешил ей навстречу.

- Ты к нам? - спросил у порога, еще не веря в такое счастье.

- Куда же еще? - игриво, но с заметной грустью, ответила девочка.

Остановились на веранде.

- Давай пройдем в комнату, там теплее.

- Не стоит, - ответила Тася, усаживаясь на стул.

На ней было красивое клетчатое пальто с узким меховым воротником и желтая вязаная шапочка с бубончиком. Тонкую шею окутывал пушистый шарфик тоже желтого цвета. Черные волосы, выбивающиеся из-под шапочки, смуглое лицо и темные глаза были прекрасны в желтом обрамлении! Костя не мог оторвать глаз от ее лица.

- Я пришла, Костя, проститься с тобой.

- Не делай этого, - почему-то прошептал он, хотя хотел эти слова выкрикнуть.

Тася продолжала:
- Прощай, Рыжий Кот! Пожелай нам удачи в Палестине. Сюда мы уже не вернемся.

У него прорвался голос, он закричал:

- Тася, не делай этого! Вас обманывают, никуда вас не повезут! Ваша Палестина на Красной горке! Я вас спасу! Бери Солика и пойдем!
Девочка в гневе вскочила со стула.

- Ты опять за свое!? Зачем ты снова говоришь мне гадости? Мой папа уже выписал пропуска. Я их видела! В Палестине хорошие врачи, они вылечат маму! Ты не можешь знать больше, чем мой папа! Я не верю тому, что ты говоришь!

Она видела, как исказилось лицо мальчика, поэтому чисто интуитивно сменила тон.

- Давай лучше не ссориться, - предложила она. - Я понимаю, что ты хочешь нам добра, но тебя кто-то сбил с толку. Ты хороший мальчик, Рыжий Кот, и я буду тебя помнить.

У Кости страшно заболела голова. Ее слова прожигали ему грудь. Напоследок Тася сказала:

- Увидишь Петю, передавай ему привет от меня. Жаль, что вас обоих не будет там с нами. Прощай, Рыжий Кот!

Она подошла к нему и поцеловала в щеку. Ее губы показались ледышками при соприкосновении с его пылающим лицом. Не оглядываясь, Тася выскочила в коридор, и вскоре он услышал дробный стук ее каблучков по лестнице. Костя не мог посмотреть ей вслед, его мутило. Держась за стены и едва переставляя ноги, он зашел в комнату и упал на кровать лицом вниз.

*****************************************