Александр Стома - РЫЖИЙ КОТ ПРОТИВ ФРАУ БОСС, ИЛИ СКВОЗЬ МУТНЫЕ СТЁКЛА ВРЕМЕНИ, роман. История Евпатории. Евпатория в Великой Отечественной войне

Представляю Вашему вниманию документально-художественный роман евпаторийского автора Александра Стома "Сквозь мутные стекла времени". Роман любезно предоставлен автором для публикации на сайте по истории Евпатории. В романе описываются события перед и во время Великой Отечественной войны в Евпатории.

В мае 2011 года вышла книга "Сквозь мутные стекла времени" А. Стома коллекционным тиражом 50 шт. Данная публикация предназначена для ознакомительного чтения. Все права на данное произведение принадлежат А. Стома.

Хотя роман и художественный, многие герои этого романа - реальные люди той эпохи. "Рыжий Кот" - действительно живший в Евпатории со своей семьей паренек Костя, Котя, как ласково называет его младшая сестра, живущая в Евпатории и сегодня. Семья Богуславских - действительно жившая во дворе на Тучина семья, с действительно сошедшей с ума тетей Бетей. В том же дворе жила и тетя Дора, описанная в романе. Да и само описание двора - реальный двор. Так же реальны и фамилии десантников, и места действий романа в Евпатории.

ГЛАВА VIII

Когда группа прорыва Бузинова наткнулась на немецких огнемётчиков, Петя Видлянский и еще несколько бойцов за ним метнулись во двор бани. Возвращаться не стали, а пошли дворами, проходы между ними Петя хорошо знал.

Вышли за город и углубились в степь. Шли всю ночь, окропляемые дождем и продуваемые насквозь западным ветром. Серый рассвет застал их невдалеке от какой-то деревни. Под пение петуха и брех собак, залегли в небольшой ложбине. Увидели трех всадников, казалось, бесцельно носящихся по степи.

- Кого-то ищут, - высказал догадку один из бойцов.

- Ищут, - согласился сержант Андреев, - только не кого-то, а нас ищут.

- По этой грязи лошадка - лучший вид транспорта, - с тоской отметил пожилой солдат по фамилии Морозов.

Всадники ускакали в сторону Евпатории. Пролежали еще некоторое время. По деревне ходят люди, вот прогнали куда-то скот. Из некоторых труб выбивается дым. Мирный пейзаж напомнил, что сутки не ели и с собой ничего нет.

- Что будем делать, командир? - спросил Морозов.

- А черт его знает, - с плохо скрываемым унынием ответил сержант. - В деревню соваться опасно, а не жравши до Севастополя не дотопаем.

- Вот ты и ответил. Командуй: шагом марш в деревню!

- Подождите, ребята, - сказал Петя. – Может, сначала разведаем? Пусть один пойдет, проверит обстановку и доложит. Если что случится, то с одним, а не со всеми.

- Вот ты и пойдешь. Ты нас из города вывел, тебе и дальше вести. Будешь начальником разведки в нашей группе. Для солидности оставь карабин Морозову, а у него возьми автомат. Иди, браток.

***
С краю деревни стоял двухэтажный дом, явно не жилой. Мельница. У весов, что стояли под навесом, увидел молодую женщину. Поздоровался. Та приветливо ответила:

- Здравствуй, морячок. Каким ветром тебя к нам занесло?

- Так шторм на море, вот и выбросило, - отшутился Петя. - Немцев у вас нет?

- Это хорошо. Вижу, мельница у вас работает, наверное, и хлеб выпекаете?

- Выпекаем, сынок, а ты, небось, проголодался?

- Вот и договорились. Идем, я отведу тебя к старосте.

Петя насторожился, даже автомат у него дернулся.

- А ты не волнуйся, морячок, староста у нас Касьяненко, он хороший. К нему обязательно нужно, как ни говори, - власть.

Когда шли по улице, встречные явно подобострастно здоровались с женщиной, называя ее Верой Сидоровной, а от него отводили глаза. Чего это они? Да ладно, автомат со мной, отобьюсь. Дом старосты был в центре деревни. У высокого крыльца остановились.

- Подожди меня здесь, - сказала женщина, а сама, взбежав на него, скрылась за дверью. Вскоре вышла из дома, а с ней крепкий мужчина средних лет. Он приветливо предложил:

- А нельзя ли нам прямо тут поговорить? - спросил Петя.

- И еду тебе сюда принести? - с ехидцей спросил староста. - Ведь ты есть хотел. Или кума неправильно доложилась?

- Нет, все правильно, - ответил Петя, - но нам поговорить надо.

Когда староста подошел к Пете, тот сказал, что не один.

- Так за чем остановка? - воскликнул староста. - Всех примем! Веди!

Уже через час десантники, сытые, сидя за столом, начали кунять носами. Хозяин с усмешкой наблюдал за ними.

- Спать хотите, ребята? - спросил он. - Так пожалуйста, но не в хате, а в подвале. У меня там сухо и места достаточно. Дам соломки, и спите, сколько захочется. Только, не обижайтесь, я вас закрою. Тут недавно татары были на лошадях, каких-то десантников искали. Не вас ли? Да ладно, не мое дело. Просто не хочу, чтобы кто-то ненароком туда зашел и вас увидел. Потом горя не оберешься.

- Так меня уже видели, когда я с Верой Степановной шел, - сообщил Петя.

- С Верой Сидоровной, - поправил староста, - только, ребята, Береженого бог бережет. Лучше будет, как я сказал.

- Ладно, чего там, - согласился сержант, - подвал так подвал.

Истомившиеся, но сытые, десантники развалились на сухой соломе и тут же уснули. Они не видели и не слышали, как приоткрылась дверь и в подвал вошли староста и его кума. Вера Сидоровна держала над головой лампу, а Касьяненко осторожно изымал оружие. Нанизав его на левую руку, махнул правой, и оба пошли на выход. Дверь закрыли на засов. Пять карабинов и автомат разложили в доме на столе.

Касьяненко, будто температуру проверял, к каждому приложил руку, после чего сказал:

- Возьму этот винтарь. Жаль, что автоматом пользоваться не научен.

Открыл магазин. Все пять патронов на месте. Этого хватит. Клацнул затвором, патрон в патроннике. Порядок.

- Значит, так, Верка, пока не стемнело, будем действовать. Выводи по одному. Прикончу, даешь следующего.

- Ну и пусть. Долго без воды не протянут. Еда была жирная, да и огурчики соленые.

- Так им все равно помирать, могут взбунтоваться. Что им скажешь?

- Найду, что сказать. А сейчас… Приоткроешь дверь, чтобы только боком можно было пройти. Один вышел, сразу захлопывай и засов на место. Поняла?

- Что тут не понять? Только ты не стреляй их сразу, возле.

- Стрелять буду в крайнем случае. А так, выведу за овчарню, прикладом по башке - и амба.

Верка дрожащей рукой отодвинула засов и приоткрыла дверь. Кум крикнул в щель:

В подвале началась суета, послышались вскрики.

- Где наше оружие? – спросил Андреев, подходя к двери.

- Я изъял его. Для вашей же пользы, чтоб не баловались. Сейчас выйдете ко мне по одному, переоденетесь в гражданское - и свободны.

Из подвала вышел сержант, за ним дверь сразу же захлопнулась.

- Что за новости, староста? - спросил он, увидев направленный на него ствол карабина.

- Пошли переодеваться, - громко, чтобы слышали в подвале, ответил тот.
Андреев хотел подняться в дом, но был отброшен прикладом в сторону.

- Тебе туда! - сказал староста, показывая в глубь двора.

- Проходи, - сказал староста, показывая стволом карабина направление.

- Потом скажешь, а сейчас иди, - угрожающе прошептал староста.

- Мне не потом, а сейчас нужно, - зло крикнул солдат, догадавшись о худшем.

- Будешь много говорить, застрелю! - пригрозил Касьяненко.

- Так бы сразу и сказал, - вдруг смирился Морозов.

Когда огибали угол сарая, боец резко повернулся, вырвал из рук старосты карабин и пнул ногой в живот. Касьяненко, вскрикнув, повалился. Морозов бросился к подвалу. Оцепеневшая Верка отброшена в сторону, засов отодвинут, дверь распахнута.

Выбежали, щурясь от вечернего сумрака. Где оружие? Кто знает? Верка знает! Она еще валялась на земле. Спросили. Та показала на дом. Верку, дав под зад коленкой, закрыли в подвале.

Разобрали оружие. Спеша, набили карманы хлебом и остатками утренней трапезы. Морозов сбегал за сарай. Касьяненко там, где он его уложил. Не дышит. Сержанта нашел за овчарней с пробитой головой. Достал его документы и вернулся к ребятам.

- Все, - сказал он, - сержант убит. Нам тут делать нечего. Пошли.

Хорошо отдохнувшие бойцы устремились в степь. От посторонних глаз их укрыла ночная мгла.

Всю ночь гремели выстрелы и взрывы. Татьяна, дрожа от волнения, подходила к окну и смотрела на сполохи над крышами. Утром выстрелы стали стихать, послышались людские голоса. Увидев входящего во двор Даниила поспешила на крыльцо.

- Пришли, но радоваться, как я думаю, рановато.

- Да глупость всё это! – с непонятной для Татьяны злобой ответил Даниил.

Татьяна вернулась в квартиру еще более растерянной. Готовя еду, думала, что станет с ее семьей, когда восстановится советская власть?

Ведь спросят: кто тебя поселил в чужую квартиру? И где она после этого очутится? И что будет с детьми?

Ближе к обеду снова поднялась стрельба. Слышались орудийные выстрелы, летали немецкие самолеты. Решила: как только все уляжется, проведает свое бывшее жилье, что на Трудовой улице, переселится туда.

Немцы, расправившись с десантом и «городскими партизанами», еще два дня «зачищали» город. Не зная этого, Татьяна считала: раз нет стрельбы, значит, всё улеглось, и самое время сходить на Трудовую. Своим планом поделилась с Даниилом и попросила сопровождать её. Тот согласился.
Перед уходом, пока Татьяна объясняла детям почему быть на улице опасно, Даниил закурил и вышел за калитку. В его сторону шла группа людей. Среди них женщина. Он узнал Жуковскую! Вскочил в калитку и крикнул опешившей Татьяне:

Едва успела прикрыть за собой дверь, как в калитку вошли трое полицейских, среди них Обухов, и Жуковская. Остановились у двери Даниила. Толкнули - закрыта. Начали стучать. Жуковская подошла к окну и строго сказала:

- Открывай, гад! Я узнал тебя, милицейская морда!

В доме раздался выстрел. Босс отскочила от окна. Полицейские прижались к стене. Но выстрелов больше не было. Взломали дверь, вскочили в дом и выволокли оттуда тело хозяина. Босс со злостью пнула труп ногой и прошла в дом. Вернулась с револьвером в руке. Передала его Обухову. Тот крутанул барабан и восторженно воскликнул:

- Так у него всего один патрон и был! Нам подвезло, Елена Александровна!

- Заткнись, Обухов! – прикрикнула Босс и посмотрела в сторону квартиры №2.

Татьяна перехватила её взгляд, и ей стало жарко. Обухов тоже уловил интерес начальницы и, ткнув пальцем в сторону квартиры, сообщил:

- Туда Кузнецов поселил свою знакомую бабу. Выселить?

- Раз поселил, пусть живет - спокойно сказала Босс, – Мишка имел на то право.

Они вышли за калитку, а тело дяди Дани осталось посреди двора. Не оставлять же его на ночь в таком виде? Пока раздумывала, во двор вошли две женщины, в темных халатах. Они молча постояли у трупа, затем, взяли за ноги и поволокли к калитке. Через минуту раздался стук тележных колес по булыжной мостовой. Как подъехали, не слышала.

Опять вернулась к мысли о квартире. Что значит взгляд Жуковской в ее сторону? О чем говорила с Обуховым? В ожидании худшего, решила не откладывать поход к бывшему жилью.

Пошла и напрасно. Дом разрушен до основания. Рядом свободных и пригодных для проживания домов не было. Что делать? Оставаться в Мишкиной квартире нельзя - вдруг явится тот же Обухов и выкинет её с детьми на улицу? Так куда податься? В деревню? В ту, где была прежде, далеко добираться. Да и кто знает, может уже заселили ту хату.

Деревня Актачи, где живет двоюродная сестра – Мария, ближе, но к ней ехать не хотелось. Маруся была злюкой и нелюдимкой. Но сколько ни ломала голову Татьяна, другого варианта не нашла. Так и остались Актачи. Но и туда надо как-то добраться? На телегу денег нет.

До этого дня, чтобы не умереть с голоду, она обменивала на продукты постельное белье, оставшееся от прежних хозяев, но с извозчиком тряпками не рассчитаешься. Все же решила пройти к мечети, возле которой на площади была стоянка линеек, и попробовать договориться с каким-нибудь кучером.

У мечети увидела последствия недавних боев. Потрясенная, во все глаза разглядывала разрушения. От громадного здания гостиницы «Крым» остались только дымящиеся развалины, от жилых домов - горы мусора.

Всего несколько дней назад здесь жили сотни людей. Где они сейчас? Если живы, то где им теперь жить? Ее собственные тревоги в одночасье показались пустыми и надуманными. Живет в шикарной квартире, да еще носом воротит! В глубокой задумчивости пошла было прочь, но, вспомнив Обухова с его пальцем, остановилась и заставила себя подойти к ближайшей телеге.

На другой день из квартиры №2 был вывезен шкаф, а чуть позже, забросав скудные пожитки на телегу и расположив на них детей, уехала и Татьяна. Ключи от квартиры… в надежде, что Кузнецов когда-нибудь вернется, вложила в ту же расщелину, куда он сам их прятал. А на столе осталась записка со словами благодарности и извинениями, что не дождалась его.

15 января немецкие власти объявили перерегистрацию мужского населения. В дальнейшем мужчины, не имеющие справки-пропуска, будут наказаны по законам военного времени. Зная, что предупреждение - не слова на ветер, оставшийся в живых сильный пол поплелся к тому месту, где их должны будут учесть.

Вылез из схрона и Григорий Матвеевич Смолин. Пожевал горбушку, запил чаем, настоянным женой неизвестно на чём, и пошел регистрироваться. Погода была морозной и ветреной. Может, поэтому улицы так безлюдны? Но нет: женщины, ежась от холода, нет-нет да прошмыгнут, мужчин же действительно не видно. Неужели всех повыбили, неужели только он и есть остатний мужик в этом городе?

Регистрация проходила в гестапо, которое находилось на набережной Дюльбер в здании Курортной поликлиники. На фасаде множественные отметины пуль. Значит, и сюда дошли десантники.

В коридоре стояла недлинная, но всё же мужская очередь. Продвигалась медленно. Быстро оборачивались только убогие старики. Они и пяти минут не пребывали за дверью. Более молодых мурыжили долго.

Некоторые вообще в коридор не возвращались. Куда девались? Основная версия – арестовывают. Чем ближе к зловещей двери, тем мрачнее становились лица, некоторых пробирала нервная дрожь.

Перекрестившись малым крестом, Смолин вошел в полутемную комнату (и у властей с электричеством нелады). За столом сидел пожилой немецкий солдат. Не отвечая на приветствие, молча показал на стул. Не заглядывая в паспорт, солдат на чисто русском изрек:

- Паспорт - хорошо, но где твоя арбайтскарта? Есть она у тебя?

Смолин слышал, что «трудовая карточка» для немецких властей важнее паспорта. У него ее не было.

- Какая карточка? – деланно удивился Смолин. - Ведь старик я уже.

Чиновник развернул паспорт и, бросив в него взгляд, воскликнул:

- Не такой уж и старик, Смолин! Пару лет во славу рейха мог бы поработать, а там война закончится, хорошую пенсию назначат, будешь жить припеваючи.

- Это так, - легко согласился тот, - но кому нужен в том рейхе слепой?

- Это ты-то слепой? - удивился чиновник. - Ведь без очков ходишь!

- Хожу не потому, что хорошо вижу, а потому, что очки мне как мертвому припарки. Что они есть, что их нет.

Смолин не успел ответить как из дальнего угла комнаты прозвучал властный голос:

Смолин обернулся на голос и, прищурив глаза, узнал Жуковскую.

Та кивнула в ответ. Солдат шмякнул печать и, протягивая справку, проговорил доброжелательно:

- Нет, Смолин, - остановила его Жуковская, - идите за мной.

Она направилась к ближайшей от нее двери и, не оборачиваясь, распорядилась:

- А вы, Шранке, без меня никого не приглашайте.

В смежной комнате они сели по обе стороны канцелярского стола, и Жуковская задала свой первый вопрос:

- Кого из нашего гаража, Григорий Матвеевич, вы за последнее время видели?

- Кого я мог видеть, Елена Александровна, если все последние дни просидел на чердаке?

Тот несколько замешкался, но все же ответил:

- Потому что наши освободители имеют привычку зашвыривать в подвальные окна гранаты.

- Попридержите язык, Смолин, - строго приказала Жуковская и добавила: - Немецкая армия вне иронии! Постина давно видели?

- А сейчас кого видели? Никого? Ладно. Вы хотели бы работать?

- Вот и хорошо. Могу предложить вам место дневного сторожа на железобетонном заводе.

- Человека от лошади сможете отличить? Этого достаточно. Главная ваша работа – слушать, что люди говорят, и передавать тому, кому я укажу.

- Это что ж, получается, Елена Александровна, вы меня стукачом собираетесь сделать?

Жуковская нахмурила выбритые дугой брови, но Смолин этого не заметил, поэтому продолжал:

- Если вы вспомнили, как я вам тогда помогал, то я ж для пользы дела.

- И сейчас для пользы дела! – уточнила Жуковская, повысив голос.

Смолин уловил изменение интонации, но не мог остановиться.

- Как сказать, Елена Александровна, - возразил он, - тогда, какая-никакая, но наша власть была. Сейчас же, что ни говори, она не наша. И вы, как люди говорят, и сами ихней стали.

Смолин испуганно, а потом удивленно на нее посмотрел: откуда у этой бабы столько ярости? И что он такого сказал?

Он не мог знать, что за прошедшие месяцы у этой женщины в мозгу произошел, как говорят электрики, сдвиг по фазе. Сказывалось многократное участие в кровавых расправах и частые пьянки. Скупые часы ночного отдыха она расходовала на борьбу с мыслями о необходимости остановиться, выбраться из этой кровавой топи, но уже днем всё возвращалось в свою колею. Её возбуждали восхищенные взгляды ближайшего окружения, наблюдавшего, как она собственноручно учиняет очередную нещадную расправу. А во время застолий принимала, как должное, лицемерные восторги. Для нее, привыкшей к восхвалениям, даже робкое сомнение в её исключительности звучало оскорблением.

- Ладно, Смолин, идите, - сказала уже спокойно.

- Как мог забыть, Елена Александровна! Буквально вчера я видел Кирюху Обухова. И имел с ним беседу.

- Нет, я тогда уже слез с горища. А беседовали о господине Барри, который хлопком у нас в городе занимается.

- Интересно. Зачем ему Барри и что вы можете знать об этом капиталисте?

- Всё очень просто, Елена Александровна. Контора господина Барри находится в Банном переулке, рядом с моим домом. Кирюха как-то прознал, что я иногда помогаю этому господину лошадкой, а он мне за это хлопкового масла подбрасывает.

- Вот и я спрашиваю его: «Зачем тебе нужен этот буржуй?» Он закрутил было хвостом, но потом выдал: «У меня, - говорит, - имеются иностранные бумаги. Хочу со знающим человеком насчет них поговорить».

- А что дальше? Обещал: как смогу, так и поговорю.

- Ничего, Григорий Матвеевич, вам говорить с ним не надо. Сначала я сама поговорю с Обуховым, а там видно будет.

На исходе дня Жуковская приказала разыскать и доставить к ней хильфсполицая Обухова.

- Выйдите, Богер, - сказала она жандарму, приведшего полицая. – А ты - садись, (это уже Обухову) и, будь добр, скажи, какие-такие иностранные бумаги ты хотел показать господину Барри.

- Они, - начал было Обухов, но вдруг спохватился: - Какие бумаги? У меня нет никаких иностранных бумаг.

Укоризненно посмотрев на него, Жуковская жестко сказала:

- Если ты не покажешь мне эти бумаги, отсюда не выйдешь. Если будешь упорствовать, за тебя возьмутся ребята из соседнего ведомства. Ты этого хочешь?

- Ведь говорил, что ничего нет, а вы не верили!

- Не понял, – констатировала Жуковская, - Богер, ещё пару раз.

Когда Обухов задрал гимнастерку, чтобы снять её через голову, Жуковская увидела под мышкой конверт, приклеенный к нижней рубахе черной изоляционной лентой.

- Замри, Обухов. Богер, снимите с него этот конверт. Спасибо, Богер, займите свое место за дверью. А ты, Обухов, быстрее одевайся, а то распахся, хоть топор вешай.

Достаточно было взгляда чтобы узнать акции англо-египетской железнодорожной компании, выданные в 1913 году на предъявителя. Видимо, кто-то получил их в наследство. Высокая нарицательная стоимость каждой акции свидетельствует, что их приобретатель был состоятельным человеком. Если компания не обанкротилась, то по этим бумажкам можно получить колоссальные деньги, на худой конец – компенсацию.

Сделав для себя такой вывод, Жуковская строго посмотрела на приунывшего полицая.

- В мусоре во дворе Полигона нашел. Это когда...

- Достаточно. Если ты действительно нашел эти акции и добровольно не сдал властям, тебя, как незаконного владельца валюты, ждет виселица. Если же ты ограбил еврея, будешь расстрелян как мародер. Выбирай, что тебе больше по сердцу.

- Пощадите, Елена Александровна, век помнить вас буду!

- Вот этого, Обухов, мне как раз от тебя и не надо, - отмахнулась Жуковская. – Ты сейчас, стоя на коленях, расскажешь чистосердечно, как к тебе попали эти бумаги. Тогда я решу, что с тобой делать.

Жуковская с интересом слушала о неизвестных ей эпизодах из жизни Кузнецова. Когда был упомянут чемодан, спросила:

- Ты хорошо рылся, больше ничего ценного не видел

- Но ты говорил, что в пиджаке ещё что-то было?

- Было. Я видел как Мишка разглядывал что-то на ладони.

- Не знаю. Дом я хорошо облазил. Может, где зарыл?

- Эту ночь, Обухов, ты переночуешь в подвале. Завтра, в сопровождении Богера, пойдешь к дому Кузнецова и облазишь весь двор. Найдешь то, что спрятал Михаил, я подумаю, как избавить тебя от смерти, не найдешь – пеняй на себя.

Золото Обухов нашел, после чего продолжил исполнять свои полицейские обязанности. Через неделю он был убит на улице не найденным «городским партизаном». За смерть полицейского были схвачены десять заложников и расстреляны на Красной горке.

ГЛАВА X

Видлянский снова в Севастополе. Служит, как и до десанта, в 125 танковом батальоне. На этот раз он в группе из трех человек, один из них тракторист. В их задачу входит эвакуация танков, застрявших по какой-либо причине на нейтральной полосе обороны.

Процесс эвакуации следующий. Трактор, чтобы раньше времени не встревожить противника, на нейтралку не выходит. От него к танку спасатели тянут пеньковый канат, цепляют за проушину и сигналят выстрелом из винтовки. Трактор тянет. Норма – два танка Т-26 за ночь. Вот и вся недолга. Всё просто, если не учитывать, что над нейтральной полосой постоянно висят осветительные ракеты и обстреливается каждая движущаяся тень. О танке, который только сейчас стоял неподвижным и вдруг ожил – говорить нечего.

Но в ту февральскую ночь группа Видлянского задание не выполнила. И вот почему. Едва выползли на нейтралку, напарник подрывается на мине. Его, еще живого, Видлянский оттаскивает к трактору, а сам, прячась за редкими кустами и буграми, подбирается к танку. Зацепил крюк за проушину, отполз в сторону и выстрелил. В чем дело: канат пополз, а танк на месте? Хорошо, тракторист сообразил, что тянет «пустышку».

Ругая себя за неаккуратность, Видлянский снова накинул крюк, занял позицию, чтобы видеть «дело рук своих», и дал сигнал. И снова танк остался недвижим. Не веря в нечистую силу, он снова ругает себя, снова тащит трос к «заколдованному» танку. На этот раз влез на него, чтобы наблюдать за началом движения сверху. С танка же и выстрелил.

Одновременно с выстрелом что-то метнулось от проушины и исчезло в люке механика-водителя. Рука! Некто собрался сбросить крюк с танка, но испугавшись выстрела, выдал себя!

Пока Видлянский осмысливал этот факт, трос натянулся и танк пополз в нужном направлении. Чтобы не попасть под обстрел, можно было спрыгнуть и отбежать в сторону, но тогда сбежит и тот, кто внутри. Видлянский двинул прикладом по крышке люка: «Сиди, гад, и не рыпайся!», и, спрятавшись от обстрела за башенным уступом, поехал к своим позициям.

Так Т-26 на коротком поводке и под охраной прибыл на базу.

Лейтенант Арарутьян, начальник базы, спросил:

Видлянский соскочил с танка и по форме доложил о подорвавшимся на мине напарнике и о том, что кто-то дважды снимал крюк с проушины. Вот и не хватило времени на второй танк. Командир не поверил:

- Какой дурак там, на нейтралке, мог тебе помешать?

- А он в танке, товарищ лейтенант. С него и спросите.

Когда командир понял что рядовой Видлянский не шутит, вынул из кабуры пистолет и скомандовал:

Видлянский взобрался на танк, ударил прикладом по люку и скомандовал:

Из люка, под удивленным взглядом лейтенанта, один за другим выбрались три румынских солдата. Их увели, а Видлянского представили к медали «За отвагу».

Наступило первое лето немецкой оккупации Крыма. Севастополь продолжает сопротивление, в горных районах активизировались партизаны, но в городах относительно спокойно. В Евпатории, например, успокоение достигнуто тем, что за короткий период была выбита значительная часть работоспособного мужского населения, уничтожено подполье. Город превратился в сонмище повергнутых в горе людей.
Впервые за многие годы на золотых песчаных пляжах нежились не роскошные курортницы и пузатые курортники, а небольшие группки солдат и офицеров немецкой армии, проходивших лечение в санаториях, превращенных в госпитали. В городе открылось множество питейно-развлекательных заведений, где в обществе заезжих и местных дам коротали время оккупанты.

Теперь Леня Пахомов зовется Лео Штепиным. Так записали его в мамин немецкий паспорт, а мама из Веры Степиной стала Бертой Штепиной. Были и другие изменения в этой семье. Ищейкам Босс удалось выследить еврейку - Цилю Нейман. Берта умоляла коменданта города пощадить невестку, но бесполезно. Вспомнилась ночь ареста мужа. Вошедшие были сурово немногословны. Короткий обыск и команда: «На выход! » Обнять дорогого человека не дали. Тогда по ней прошла волна ненависти к власти, оставившей её колотиться по жизни с двумя малолетними детьми. Та ненависть и подтолкнула ее стать переводчицей в немецкой комендатуре.

И опять в её дом пришли. На этот раз полицейские. От них несло сивухой и вонью давно немытых тел. Отпуская пошлые шуточки, увели с собой рыдающую Цилю. Вера Павловна воочию увидела немецкую власть не в красочной обвертке, а в примитивном обличье целеустремленных убийц. Снова пережив потерю близкого человека, она не могла не вспомнить массовые расстрелы на Красной горке. Только теперь с ужасающей остротой осознала каково было тем людям. Прежде она воспринимала события со спокойным безразличием, успокаиваясь тем, что реагировать на действие неподвластной тебе силы – бесполезно. Горькие раздумья привели к мысли, что и от этой власти добра не жди.

Переводчика Штепину вызвал к себе советник коменданта оберлейтенант Меркель. Зачем она понадобилась столь высокому начальству? Войдя в кабинет, увидела как занят начальник: он даже головы не поднял от бумаг, ответив на ее приветствие. Решила, что понадобилась начальнику по важному делу.

Офицер оторвал взгляд от бумаг, внимательно посмотрел на неё и только тогда показал на стул возле своего стола. Садясь, обратила внимание на серую папку со своей фамилией на обложке.

- Как следует из вашего личного дела, - медленно проговорил Меркель, - вы работаете у нас уже изрядный срок. За это время можно было усвоить наши политические постулаты и не обращаться к руководству с просьбами, носящими явно провокационный характер.

- Мне неприятно об этом говорить, фрау Берта, но придется. Вы наивны, как ребенок. Как вы додумались обращаться к коменданту, как я уже сказал, с провокационной просьбой?

Так как Штепина обращалась к коменданту только с просьбой о помиловании Цили, ей нетрудно было догадаться, о чём идет речь.

- Вы имеете в виду мою просьбу о пощаде невестки?

- Я имею в виду вашу просьбу о пощаде иудейки!

Она хотела возразить, что для неё невестка вне национальности, но, понимая, как это не понравится советнику, произнесла извинительно:

- Виновата, господин оберлейтенант, но мой старший сын очень любил Цилю…

- Не произносите это мерзкое имя! – вскричал Меркель.

После некоторого размышления, Меркель сказал:

- У нас есть основания не доверять вам, но ваши личные потери в годы правления большевиков дают нам надежду на лучшее. Поэтому вы пока остаетесь при должности. Но учтите: малейший шаг в сторону от линии фюрера, и вы будете строго наказаны. Помните, что все ваши и наши беды от иудеев. Они – всемирные паразиты! Это они, а не российский пролетариат, свергли царя. Это они обратили русский народ в рабов, загнав его в колхозы и в лагеря за Полярным кругом. Это для вас новость?

- Тогда почему вы своих душителей жалеете? Вас мало мордовали? А как ваш младший сын? Он тоже без души от той еврейки?

- Нет, господин оберлейтенант, - поспешила заверить Берта, - он часто с ней ссорился.

- Хотелось бы верить. Помните, фрау Берта, терпение немецких властей не беспредельно, поэтому бойтесь снова споткнуться.

Напутственные слова Меркеля до крайности встревожили Веру Павловну. Весь оставшийся день она думала о сыне. Она еще может контролировать себя, но что ожидать от ребенка в переходном возрасте? Ведь у него по любым проблемам есть собственное мнение, сформированное годами учебы в советской школе. Ой, как не хочется выпускать его в этот коварный и жестокий мир. Но разве дома удержишь?

Как и ожидалось, сестра встретила Татьяну не совсем приветливо:

Татьяна собралась было объяснить причину переезда, но была прервана:

- Не трать, сестричка, силы, мне как-то всё равно, как там всё было. Скажу только, что с твоей кагалой я под одной крышей жить не собираюсь. Вон через дорогу, - она показала в окно, - видишь изба стоит? Её и занимай, хозяев еще осенью порешили. Только не забудь старосте поклониться, разрешения попросить, заодно и аусвайс показать.

Поняв, что Маруся больше ничего путного не скажет, Татьяна поблагодарив её и ушла.

Дом бедняцкий: крыша соломенная, полы земляные, печь без лежанки. Двери сняты с петель и унесены, ставни с окон тоже. Хорошо хоть рамы целы и стекла не все побиты. Из мебели только железная кровать осталась, остальное, как можно было догадаться, растащили на дрова. Если разрешат занять эту хату тогда и займется благоустройством, а пока выгребла из комнат мусор, расстелила на кровати матрас, завесила дверной проём байковым одеялом и, велев детям не выходить из дома, пошла к старосте.

Старосту, крепкого черноволосого мужчину, нашла в его добротном доме. Попыхивая махоркой, задал несколько вопросов. Выслушав ответы, важно проговорил:

- Итак, Татьяна, меня зовут Алексеем Архиповичем. Фамилия Касьяненко. Я, данной мне властью, разрешаю тебе жить в том доме. Он уже начал разрушаться, вот ты и усмотришь за ним. К Пасхе обязательно побелишь, а где надо, подмажешь. Бабы тебе покажут, где глины взять и мелу.

Теперь Татьяна с детьми чуть ли не каждый день выходит на промыслы – осматривают заброшенные огороды, Подбирают или выкапывают залежавшиеся овощи, собирают на полях колоски. Дома всей семьей лущили их, сушили зерно. Затем перетирали его на вафельном полотенце с помощью бутылки, и варили кашу. Тем и питались.

Со временем напали на «урожайную» делянку и стали собирать зерна столько, что не могли съесть в один день. Оно накапливалось. Татьяна уже знала, что в деревне работает мельница. К ней со всей округи привозили зерно мешками. Пошла и Татьяна туда со своим зерном. Взвесили – чуть больше полпуда. Выдали квитанцию. Дома обрадовала детей сообщением, что скоро будут есть коржики из настоящей муки. Лучше бы промолчала.

Если прежде дети терпеливо пережевывали кашу из тугих зерновых комочков, то нынче спрашивали: когда же им смелют муку, чтобы напечь коржиков? Татьяне уже очертело кланяться весовщице Вере Сидоровне, но та каждый раз отказывала ей в выдаче муки, ссылаясь то на поломку «механизмы», то на болезнь мельника. Наконец Татьяна увидела у весов рассыпанную муку. Заработала мельница! Но Вера Сидоровна и в этот раз отказала: сначала, мол, обслужит «своих», а потом уж «кому придется». На слова что дети уже месяц как хлеба не видели, ответила:

- Неча на детей кивать, и нищету неча было разводить!

- При чем война? Думать надо было, прежде чем рожать!

Тут Татьяна не выдержала и сказала зарвавшейся весовщице всё, что о ней думает. Та не осталась в долгу.

Неделю Татьяна на мельницу не ходила. Какой смысл? И тут прибегает посыльный от старосты и передает приказ немедленно явиться в сельсовет. Пошла. Ожидала увидеть Касьяненко, но ошиблась. В сельсовете ее ждали пожилой немец и моложавая женщина с буклями на лбу. Татьяну усадили на скамью у стены. Женщина сказала, показывая на немца:

- Следователь Курт Вернер, военная комендатура города Евпатории. Я – переводчица Берта Штепина. Назовите своё имя, состав семьи и место проживания.

Татьяна назвалась. Затем заговорил немец, женщина переводила:

- Вы, Татьяна Шуткина, обвиняетесь в том, что скрыли от немецких властей родство с политработником большевистских вооруженных сил. Леонид Шуткин ваш муж?

- Почему скрыли, что он служит в армии комиссаром?

- Мне нечего было скрывать. Мой муж – авиационный механик, а не комиссар. После мобилизации в армию работал в мастерских по ремонту самолетов.

Переводчица наклонилась к следователю, и они стали рассматривать тетрадный лист, исписанный химическим карандашом. На каком основании они решили, что Лёня – комиссар? Неужели тот тетрадный листик и есть основание?

- Чем вы можете доказать, что автор этого письма, - переводчица показала пальцем на тетрадный лист, - вас оклеветал?

Татьяна пожала плечами. Она хорошо понимала, что защищаться нечем, поэтому ответила:

- То, что я сказала, правда. Нужных документов у меня нет. Хотите, верьте, хотите, нет.

- Нет, Шуткина, так не пойдет, - возразила переводчица, выслушав следователя. – Вы не представляете, что вас ждёт, если указанные в письме факты подтвердятся. Поэтому извольте защищаться.

- Назвать свидетелей, которые могли бы подтвердить ваши слова.

- Откуда? Здесь у меня одна сестра, и та ничего о моей жизни не знает и знать не хочет.

- А в городе? Почему вы уехали из приличной квартиры и поселились здесь, если даже сестра вами не озабочена?

Участливый голос переводчицы и отсутствие нахрапистости у следователя, позволяли ей думать, что эти люди приехали не засуживать, а разобраться. Решила чистосердечно рассказать, как мучилась, живя в «еврейской» квартире. Переводчица, прервав её исповедь, сказала:

- Впредь никому такое не говорите. Ваше «невинно убитые» и «живя в этой квартире, я чувствовала себя соучастницей» - верный путь на тот свет. Говорите, что уехали из города, спасая детей от голода. Поняли?
Штепина так и перевела ответ подследственной. Вернер чувствовал, что количество слов ответа подозреваемой явно превосходят их в изложении Бертой. Он не стал придираться, только напомнил:

- Я спрашивал: есть ли у неё в городе свидетели в её невиновности?

- Да, есть. Это Михаил Кузнецов. Он работал до войны с мужем на одной машине шофером. Теперь он полицейский. Правда, не знаю, где он сейчас. Говорили, в командировке, но столько времени прошло…

- Мы знаем, где служит Елена Александровна, - перебила Штепина. – Так что она сказала?

- При каких обстоятельствах происходил этот разговор?

- Похоже, она не врет. Михаил Кузнецов сидел у нас в подвале по приказу Босс. Я немного занимался этим хильфсполицай. Если помните, его убили сами заключенные, и их всех за это расстреляли.

- Нет, я этого не знала. Ей можно об этом сказать?

- О чем «об этом»? – усмехнулся Вернер. – О том, что вы ничего не знаете?

Она покраснела: старый сыч уловил её тайное стремление быть подальше от кровавых историй. Она уточнила вопрос.

- Чуть погодя «обрадуйте» её, - ответил следователь, - а теперь спросите: есть ли у нее враги или недоброжелатели в этой деревне?

Узнав о конфликте на мельнице, Вернер потребовал предъявить квитанцию. Указав на дату, сказал Берте:

- Похоже, и здесь эта женщина не врет. На её месте и я бы возмутился. Почти два месяца мелют кучку зерна, хотя восемь килограммов муки могли бы выдать в тот же день. Отсюда я, изрядно занятый альтер зольдат (старый солдат), вынужден заниматься этой чепухой. Итак, пишите.
В Постановлении было указано: заявителя кто-то ввел в заблуждение, в связи с чем дело прекращено, а подследственной, по предъявлении квитанции, предписывалось выдать муку. Беда миновала, но сообщение о гибели Кузнецова несколько убавило радость.

Уже вечером детишки Шуткиной с большим удовольствием ели лепешки, испеченные из настоящей муки. Радостная Татьяна понесла Марусе в гостинец два драгоценных коржика. Та, приняв угощение, спросила:

- Я слышала, что ты поскублась с Веркой. Это так?

Живо рассказанная история вызвала усмешку на лице Маруси.

- Рано радуешься, сестричка. Ты знаешь, что Верка – кума старосты?

- Как что? Или ты не знаешь: «Плоха та кума, что под кумом не была». Так кого Касьяненко будет защищать - тебя или её?

- Наивная ты, Танька. Немец приехал и уехал, а Касьяненко остался. Ты не знаешь этого зверюгу. В этом январе, как мы слышали, у вас десант был. Потом матросов в степи вылавливали. Пятеро и к нам в деревню забрели. Все видели как они шли к дому старосты, а как уходили, никто не видел. Порешил он их. Вот так. А ты «ну и что»? Беги куда глаза глядят, покуда он и до тебя не добрался.

ГЛАВА XI

Ставка Главного командования Красной армии приняла решение об оставлении 30 июня 1942 года города Севастополя. Около пятисот человек были эвакуированы подводной лодкой и самолетами. Оставшиеся примерно сто тысяч защитников города во главе с генералом Новиковым были обречены на уничтожение или позорный плен. Херсонес оказался последним местом, еще не занятым немцами. Кто-то, прибежав сюда, бросался в воду и плыл. Только куда? Другие тут же у кромки воды стрелялись.

Петя Видлянский лихорадочно озирается по сторонам: куда бы юркнуть? Пока искал, на высоком берегу показались немцы. Они дали несколько очередей по сбившейся внизу громадной толпе. Люди падали и кричали на разные голоса. Петю ранило в ногу. Пуля прошла по касательной, не задев кость. Он тут же перевязал рану рукавом рубашки.

Прекратилась стрельба. Сверху поступила команда поднять всем руки. Так Петя оказался в плену. Их повели в сторону Мекензиевой горы. Нога саднила, голова чугунная, клонит ко сну. Только периодически раздававшиеся выстрелы, которыми добивали упавших, не позволяли поддаться усталости.

Июль. Жара. Воды в лагере мизер, с едой не лучше. Петя чувствует: еще несколько дней, и он не сможет передвигаться. Тогда хана. Ведь лагерника, как и волка, ноги кормят. Здесь никто не пригласит тебя к обеду и, тем более, не подаст еду на тарелочке. Её нужно раздобыть или перехватить при «раздаче». Так прозвали процесс забрасывания в толпу каких-либо овощей или кусков залежавшегося хлеба.

Уже в первые дни пребывания в лагере Петя наметил маршрут побега, но в то время бежать было слишком рискованно. Кого ловили, безжалостно расстреливали. Сейчас же охрана ослабла, но и сил у него стало значительно меньше. И все же, Петя решил бежать. В ранних сумерках он прополз на животе открытое пространство и затерялся в остатках оборонительных сооружений. Было уже светло, когда добрался до берега Северной бухты. Здесь местные мальчишки зарабатывали на перевозе на противоположную сторону. В Петином кармане нашелся завалявшийся рубль, и он благополучно оказался в городе.

Тут только понял, что не знает куда податься? В Севастополе делать нечего: ни родственников, ни знакомых. Разве что бабка Аришка, у которой, бывало, покупал семечки. Она жила рядом с воинской частью, и он, как и другие ребята, захаживал к ней не только за семечками, но иногда и молока испить. Но, как известно, у солдата денег кот наплакал, тогда вступал в силу натуральный обмен: он - бутылку керосину, она – стакан семечек.

А сейчас, попросится пару дней пересидеть, узнает как лучше выбраться из города. А там – по обстановке.

Крадучись, пробрался к бывшему месту службы. Не утерпел: осторожно заглянул через дыру в заборе во двор части. Как и ожидал, увидел группу немцев. Они что-то оживленно обсуждали. Вот бы гранату! Но гранаты нет, и Петя, оторвавшись от бесполезного созерцания врага, направился к бабке Аришке. Прежде, чем зайти в дом, осмотрелся. Немцев не видно, да и что им делать среди этих развалюх?

В доме тишина. В дальней комнате нашел бабку. Она лежала на кушетке и тихо стонала. Петя спросил:

Аришка перестала стонать, вопросительно посмотрела в его сторону.

- Я – Петя, бабушка, с ремонтной базы, что за вашим домом.

- Нет, бабушка, я из плена бежал, а сейчас не знаю, что делать. Кругом немцы …

- А ты как думал? Сейчас же, не посчитай за труд, принеси мне воды. Вот свалилась, еле до постели добралась.

- Тебя сам бог ко мне прислал, а то лежу и встать не могу. Побудь возле меня пару деньков, а там придумаем что-нибудь. Согласен? Тогда скажи, как тебя зовут-величают. А как по батюшке?

- А затем, что ты теперь мой внучок, сын моего племянника. Его тоже Иосифом звали. Так легче запоминать, чтобы не запутаться. Если спросят, скажешь, что отца еще Ежов сгубил, а сам по малолетству в армии не служил. Со мной уже второй год. Всё понял? Теперь иди на кухню. Там найдешь немного картошки. Половину свари прямо сейчас, в кожуре - так экономнее. Как сваришь, придешь, я скажу, что дальше делать.

На другой день среди бабкиного барахла Петя нашел себе портки и какую-никакую рубаху. Переодевшись, стал похож на того пацана, что перевозил его через бухту. Босиком, слегка прихрамывая, пошел к рынку – послушать, о чем люди говорят, и хоть немного сориентироваться. По дороге читал афиши, объявления, приказы. Евреям явиться для регистрации, населению - немедленно сдать оружие и боеприпасы. Красочные плакаты призывали население города добровольно вербоваться на работу в Германию. В дорогу, каждому отъезжающему обещаны кружок колбасы и буханка хлеба.

Особенно заинтересовало Петю сообщение о том, что с 5 июля 1942 года покидать город и въезжать в него можно только по пропускам, выданным комендатурой. Дальше - больше: «въезд и выезд из Севастополя разрешается только по официальным дорогам и путям. Кто будет идти полем или иными путями, будет жестоко наказан». Вот и приехали! После раздумий пришел к выводу, что единственный путь выбраться из города, а там и из Крыма – завербоваться на работу в Германию. За Перекопом можно будет бежать с поезда, а там - на восток.

Проезжая просторами Украины, Петя физически ощущал насколько большую часть страны «отхватили» фашисты. Если первый день перед глазами мелькали сухие желтеющие поля, то на второй - ручейки и реки, рощи и лесные массивы. А видел он это сквозь щели телячьего вагона, дверь которого все время пути была закрыта. Только раз на какой-то станции открыли, наполнили бачок водой, выдали по куску хлеба и шмату колбасы, и снова закрыли. Вот такое доверие к добровольцам, такая забота о людях, решивших в трудную минуту собственным трудом помочь своим «освободителям».

Петины спутники не стремились к общению. И котомки с едой открывали только для себя. Общительного парня это несколько угнетало, но больше всего мучило осознание того, что он все дальше уезжает на запад, всё труднее будет вернуться обратно. Под утро третьего дня после какой-то станции дверь вагона осталась приоткрытой, но в проёме, свесив ноги, уселся солдат, «вооруженный» только губной гармошкой. Поезд тронулся, и по вагону полились звуки незнакомых мелодий.

Вот он, первый, возможно последний, шанс бежать! Выбрав момент, когда поезд на подъеме сбавил скорость, Петя толкнул солдата ногой в спину, и тот вылетел наружу. Вслед за ним выпрыгнул сам. Кто-то, возможно, прыгал за ним, но он, бросившись в ближайший лесок, этого не видел.
Уже на следующий день его задержали местные полицаи, но, удачно представившись ищущим родителей, он избежал расследования. Вскоре с другими бесприютными молодыми людьми был отправлен на ближайшую станцию, посажен в проходящий эшелон с остарбайтерами, и вот она, Германия.

К Шуткиной зашла Нюрка - соседка, а в небольшой деревне все друг другу – соседи. Обливаясь слезами, сказала, что подписала «гадкую» бумагу против неё.

- Да коли б знала, - всхлипнула соседка, - подписала, не читаючи, как староста велел.

Всё так и было. Упустила сказать, что сам Касьяненко направил её к Шуткиной, приказав сказать о «гадкой» бумаге и покаяться в своём грехе. Это и вызвало слезы, слезы внутреннего признания в паскудстве.

- Ну и сволочи вы все! – в сердцах выкрикнула Татьяна.

- Всё так, Таня, всё так, - продолжала каяться соседка, - ругай меня, дуру, ругай!

- Да толку с той ругани. Иди, Нюрка, с глаз долой. Не до тебя мне.

Ушла, всхлипывая, соседка, а Татьяна предалась паническим мыслям. Как и предсказывала Маруся, Верка не успокоилась. Что в той бумаге? Что ещё этот ирод рода человеческого придумал против неё? Может так случиться, не удастся доказать свою правоту. Не все же немецкие следователи такие благодушные …

Она не знала, что Касьяненко был другого мнения о возможных последствиях вторичной жалобы на неё. Вдруг она опять сумеет отболтаться, и тогда его обвинят в нежелании проводить политику умиротворения населения. Так появилась мысль не торопиться с отправкой бумаги, а так запугать Шуткину, чтобы сама приползла к его ногам. Потому и послал Нюрку каяться. Пусть знает стерва, что Касьяненко голыми руками не возьмешь, а ей самой уже не отвертеться.
Прошла бессонная ночь, а Татьяна так и не придумала, как спастись от нападок старосты. Была даже дикая мысль поехать в город, разыскать там переводчицу Штепину и попросить если не помощи, то хотя бы совета. Но кто она для той холеной немки? Осталась одна дорога - к Марусе. Пусть присмотрит за детьми, а с самой будь, что будет.

- Что ещё стряслось? – спросила Маруся, увидев состояние сестры.
Хмуро выслушав просьбу Татьяны, с нескрываемым раздражением прошипела:

- А ты не подумала, что, если бы я хотела обзавестись детьми, то сделала бы это без твоей помощи?

- Ты – мать, поэтому и должна быть с детьми, а не перекладывать заботу о них на чужие плечи.

- Так посадят же! – в отчаянии воскликнула Татьяна.

- Кому ты нужна? Иди, покайся - и всё будет шито-крыто.

- В чем каяться? В чём я виновата? Только и делов, что с Веркой поругалась.

Касьяненко обрадовался Татьяне, но сесть не предложил. Он достал из ящика комода лист бумаги и, помахивая им, сказал:

- А тут всё есть, - ликующе ответил староста. – Вот усваивай. Жена комиссара - раз. Крамольными высказываниями разлагаешь общину - два. Настраиваешь народ против законных властей - три. Ещё читать или хватит?

- Вы их заставили! Они сами мне об этом говорили.

- И кто же мог тебе сказать такое? Опять крамола: призываешь к недоверию властям!

Татьяна почувствовала, что, вместо того, чтобы покаяться, как советовала сестра, увязает в ненужном споре. Касьяненко, уловив растерянность женщины, решил ей «помочь».

- Но не всё потеряно, Татьянка, с кем не бывает сболтнуть лишнее? Не такой уж я живодер, как тебе кажется. Можешь остаться живой и свободной, если выполнишь, что скажу. Согласна?

Татьяна обреченно кивнула головой, после чего староста крикнул:

Из соседней комнаты вышла Верка. Он ей торжествующе:
- Кто говорил, что упрется? Как миленькая, вся перед тобой.

- Приползла, тварюга советская! – зло проговорила весовщица.

Касьяненко, упреждая перебранку, остановил её:

- Давай, кума, без лишних оскорблений. А ты, Татьяна, во искупление грехов своих, целуй нам ноги. Сначала куме моей, а потом и мне.

- Нет, кум, - возразила Верка, - зачем мне её поцелуйчики? Пусть оближет сначала мои модельные, давно я их не обтирала, а потом твои хромовые с голенищами вместе.

Она вернулась обутой в черные «лодочки», уселась на стул и, вытянув ноги, приказала:

Татьяна замешкалась, но Касьяненко толкнул её в спину, и она грохнулась на колени у ног Верки. Не успела опомниться, как ей в губы воткнулся носок туфли.

Касьяненко придержал её голову, и она начала лизать! Она не могла вспомнить, сколько продолжалась эта пытка и была ли она вообще? Только опухший язык не позволял думать, что то был кошмарный сон. От того стало так пакостно на душе, что в пору наложить на себя руки. Если бы не дети … Не могла их оставить сиротами.

ГЛАВА XII

Видлянского определили на вагоноремонтный завод в Торгау. Он красит пульверизатором колесные тележки. Работа как работа, если бы не вредный Казимеж - ворарбайтер (руководитель работ). В какой-то степени его можно понять: не отличаются остарбайтеры усердием, не забывают, на кого работают. Вот и перекрещивает он лодырей палкой поперек спины.

Петя в очередной раз заправил чёрной краской пульверизатор и готов был нажать на спуск, как вдруг - удар. Палец продолжал движение и тогда, когда он, оглянувшись, невольно повернулся в сторону обидчика. Пульверизатору безразлично, что окрашивать. На этот раз он «пшикнул» в Казимеша. Ворарбайтер замер, потом, замахнувшись палкой, бросился на Петю. Тот резво отскочил в сторону, выставив вперед пульверизатор. Свидетели случившегося наградили победителя аплодисментами, а Казимеша презрительным смехом.

Громкий скандал не мог остаться безнаказанным. Видлянского приговорили к двум неделям штрафного лагеря, который обслуживал химический завод. Штрафники вывозили на тачках (всё бегом) вонючие отходы производства. Кормили брюквой и пустым чаем с кусочком хлеба. После работы – пробежки по плацу. Кто не мог бежать и падал, того пристреливали. Когда вернулся, завод показался раем: и кормят, и отдохнуть дают.

В одно из воскресений Петя решил пошнырять по прибывшим в ремонт вагонам, где порою удавалось найти полезную мелочёвку. В этот раз ему попался душистый обмылок и карманная расческа. Зашел и в почтовый вагон, но, увидев охранника, рыскавшего по полкам, собрался уходить. Солдат же, заметив его, приказал стоять. Подскочив, стал требовать возврата оружия. Оказывается, у него украли автомат.

Ничего не добившись, поволок Петю в гестапо. Там били, требуя возврата оружия и выдачи сообщников. На завод он уже не вернулся. Следующим этапом его злоключений стал концлагерь.

Концлагерь не абы какой, а Бухенвальд, что под Веймаром. Знакомство с этим страшным местом, о котором Петя был уже наслышан, началось с того, что новичков, раздетых догола и тупыми инструментами остриженных, пригнали к бассейну, наполненному серовато-желтой жидкостью. В него и приказали нырять с головой. Да, это не морская вода. Но куда деваться? Зажмурившись, нырнул. В глубине наткнулся на что-то мягкое – это были трупы тех, кто не умел плавать или невзначай хлебнул той жидкости. Пробкой вынырнул и мигом очутился на другом берегу. Сразу запылало тело. Казалось, еще чуть-чуть и кожа начнет отслаиваться. Только после душа почувствовал некоторое облегчение. Выдали лагерную одежду и три тряпочных винкеля – треугольники красного цвета с изображением буквы «R». Их нужно было нашить на шинель, куртку и штаны. Такие винкели означали, что заключенный – русский, причем политический.

За этим две недели жуткого карантина. В первый же день перед строем был расстрелян человек, у которого на рубахе были найдены вши. Оберкапо объявил, что так будет с каждым, кто не сумеет придерживаться установленных санитарных правил.

Вечером, лежа под самым потолком на третьем этаже нар, Петя продолжал переживать увиденное. Ведь и его могут пустить в распыл из-за той маленькой твари, неизвестно как заползавшей под рубаху. Тело начало зудеть - казалось, что по нему уже ползают эти мрази. Стянул через голову рубаху и при тусклом свете стал просматривать каждый шовчик. Ничего не найдя, успокоился.

Влившись, в основной лагерный контингент, Видлянский стал свидетелем того, что и здесь люди гибли. Гибли в одиночку и группами, евреи целыми составами. Заключенные со страхом перешёптывались о какой-то «Доре». Туда увозили людей, но обратно ни один из них не вернулся. Достоверных сведений об этом страшном месте не было, но боязнь туда попасть оставалась. Наконец, повезли куда-то и Видлянского.

На каком-то полустанке Петю и еще часть «пассажиров» высадили. На ночь всех загнали в бараки. Выдали тряпочки с номерами и приказали нашить на левую сторону куртки. В их бараке номера начинались числом «73», в двух других - «69». У Пети номер «73156». Почему разные начала чисел, в чем секрет?

Утром носителей номера «73» колонной повели в сторону одиноко стоявшего высокого строения. Заходили в него по десять человек и с концами. Неужели «Дора»? Вошли в какую-то «коробку», дверь за ними закрылась, и они поехали вниз. Это был лифт.

В освещенном прожекторами помещении их ждали ранее спустившиеся. Они с любопытством рассматривали, казавшиеся мраморными стены зала. Собрав всю группу, повели по узкому коридору. Трогая стены, быстро поняли, что они не мраморные, а соляные.

Полчаса пути, и перед ними решетчатые ворота. Они открывали вход в значительно больший соляной зал. Потолок скрывался в зыбкой темноте. Коридор, по которому пришли, продолжался на другой стороне зала. Вход в него охранял часовой в эсэсовской форме. Одна из стен во всю длину поделена на множество отсеков, закрывающихся металлическими решетками. По бетонному полу проложены узкоколейные рельсы, по ним почти игрушечные мотоблоки тянут небольшие платформы с ящиками и тюками.

Позже Петя узнал и другие подробности. Их лагерь находился в районе Бендорфа. Зал, в котором работали, назывался «Мария». Он располагался на глубине 300 метров. Кроме грузового подъемника, шахта была оборудована пассажирским лифтом. Им пользовались только немцы. Имелась и деревянная крутая лестница, ведущая на поверхность. Ее марши были прикрелены к стенам квадратного колодца. Не трудно было догадаться, что лестницею пользовались во время отсутствия лифта и клети. Сейчас она в плачевном состоянии: некоторые перила и ступеньки отсутствуют или надломаны.

ГЛАВА XIII

Звонок. Босс поднимает трубку:
- Оберштурмфюрер Босс у телефона.

После событий января 1942 года минуло два года. Босс наградили орденом и повысили в звании.

- Проходите, оберштурмфюрер, - пригласил начальник. - Знакомьтесь: оберфюрер Морис. Хельмут Морис.

Клемент показал на господина в кожаном пальто и в шляпе, который стоял спиной к окну. Его лицо Жуковская не могла рассмотреть, что не помешало ей козырнуть и бодро проговорить:

Она услышала голос с металлической хрипотцой! Мазур! Они обнялись. Клемен удивленно наблюдал эту сцену.

- Знакомы, Генрих, и давно уже знакомы, - ответил Морис, - ради неё и заехал сюда из Севастополя.

- Тогда вам есть о чём поговорить. Я оставляю вас, Хельмут, располагайтесь. Бар в вашем распоряжении.

- Спасибо, Генрих, но я предпочитаю беседовать на чистом воздухе. Ты согласна со мной, Елена? Вот и хорошо.

Клемен догадывался, почему оберфюрер предпочел не теплый кабинет с набором крымских вин, а промозглый январский воздух, назвав его чистым: опасался подслушивания. Видимо, не пустые воспоминания привели в Евпаторию столь высокого чинушу из Берлина.

На улице их обдал свежий северо-восточный ветер. Кожаные пальто, в которые были оба одеты, не продувались, но ветер, пробираясь за воротник, всё равно умудрялся холодить спину.

- У вас есть тут кафе, - спросил Морис, - в котором можно было бы спокойно поговорить?

- В том доме, где я жил когда-то? Тогда вперед!

Они заняли столик в одном из углов небольшого зала. Пока подошла официантка, Морис успел рассмотреть Елену. За прошедшие годы она весьма сдала: щеки впали, под глазами мешки, губы будто усохли. Это просматривалось даже сквозь обильную помаду. Руки, поправляющие прическу, заметно дрожат. От чего бы? Неужели кокаин?

Выпив вина принялись расспрашивать друг друга о прошедших годах. Как ни интересна была эта тема, но оберфюрер не дал ей разгуляться.

- Всё, Елена, - сказал он решительно, - теперь к делу. В Берлине мне довелось познакомиться с аналитическим отчетом генерала Олендорфа по Крыму. Обрадовался, увидев в списке отличившихся твою фамилию. Этот отчет даже фюрер читал. Гордись, Елена.

- Не чувствую восторга в голосе. Неужели жизнь не в радость? Или, что случилось?

- Ничего не случилось, - ответила Босс, пожав плечами.

- Действительно ничего. Хотя состояние у меня такое, что хоть на стену лезь.

- Не знаю, но чувствую себя так, будто выгорела изнутри, всё безразлично и противно. Только при виде вас во мне что-то похожее на радость шевельнулось, да и то быстро погасло.

- С подобным приходилось сталкиваться, - подумав, сообщил Морис. - Один мой однополчанин после Гражданской войны места себе не находил. Казалось бы, радуйся – отвоевались, а ему всё не так. Желчью исходил. Потом взял и застрелился.

- Кстати, эта мысль и мне не однажды приходила в голову.

- Вот как? У тебя, как мне представляется, синдром передозировки негативных контактов с людьми.

- Что-то уж очень заумно, - заметила Босс, - раньше вы так не выражались.

- Кое-чему научили старого дурака. Ты давно в отпуске была?

- Я вообще не знаю, что это такое. Начальство без меня день не может прожить. Удивилась, когда меня направили в командировку на Кавказ. Когда вернулась, Клемен издевательски спросил: «Хорошо отдохнули, фрау Босс?»

- Вот отсюда беды … Но вернусь к отчету Олендорфа. В приложениях к нему есть бумага за подписью коменданта Вилерта и известного тебе Клемена.

- Эти пьяницы и бездельники мне оба хорошо знакомы.

- Так вот, оправдываясь, они пытаются доказать, что поддержка десанта населением вызвана не советским патриотизмом, а местью за твои чрезмерно жестокие действия в первоначальный период очистки города. Но Олендорф не согласился с ними, доказывая, что в силу личной пассивности они, не использовали широкий спектр пропагандистских методов, разработанных ведомством доктора Геббельса. В результате ты получаешь Железный крест и повышение в звании, а твоему начальству осталось радоваться, что не попали под суд. Интересно, как они всё это перенесли?

- В их поздравлениях я слышала зубовный скрежет.

- Это ожидаемо. Так вот, Елена, я ещё в Берлине пришел к выводу, что ты в опасности. Согласись, если коллеги так «ценят» твоё усердие, что от других ожидать? Я переговорил со своим начальством… Короче, предлагаю тебе сегодня же уехать со мной в Севастополь, а потом в рейх.

- Время поджимает. Чем ближе к концу, тем труднее будет выбраться отсюда. В ноябре 20 года я своими глазами видел, как белогвардейцы вплавь устремлялись за последним пароходом. А в этой войне? Многие тысячи советских защитников Севастополя, были брошены командованием на произвол судьбы. В подобной ситуации, как мне видится, солдатам вермахта будет не слаще. И другое. Не сомневаюсь, что русские, еще до того, как ворвутся в Крым, начнут охоту за усердными исполнителями указаний фюрера. А раз твое начальство не питает к тебе дружеских чувств, выбраться тебе отсюда будет трудно: в элиту ты не войдешь. Даже больше. Ты можешь стать разменной монетой тех, кто вместе с тобой попадет в плен.

- Я не сдамся! – с надрывом воскликнула Босс.

Морис осмотрелся: в их сторону начали глазеть.

- Молчать не надо, но только потише. В последний момент тебя могут скрутить, и тот же ангелочек Клемен преподнесёт тебя русским в качестве смягчающего обстоятельства.

Босс задумалась и, вырывая из разлохматившейся салфетки отдельные волокна, сказала:

- Сейчас мы возвращаемся к Клемену, он, в соответствии с моими полномочиями, издает приказ, и ты поступаешь в мое распоряжение.

- Я скажу шоферу, он отвезет тебя на место, а через два часа заедет за тобой.

Задумав выручить Елену Босс, Морис не исключал и того, что в последующем женится на ней. С тем и ехал. Но увидев, в кого она за прошедшие годы превратилась, не стал этого делать. Зачем на старости лет связывать судьбу с психически истощенным человеком?

В сторону Севастополя всю ночь шли немецкие войска. И всю ночь Татьяна не сомкнула глаз. Было страшно слышать немецкие команды – каждая из них могла принести беду. Громыхали танки, ревели машины – им ничего не стоило вломиться во двор и снести всё, что окажется на пути. Только ближе к полудню стало тихо, как и должно быть в деревне. В изнеможении она опустилась на единственную в доме кровать и забылась.
На следующий день в деревне появилась советская власть в лице офицера и нескольких солдат. А ещё через день народ пригласили на площадь, что у сельсовета. Пошла и Татьяна. Может, скажут, как жить дальше и какому богу молиться.

У сельсоветовской избы покрытый красной материей стол, возле него три пустых стула. Татьяна понимала, что деревня, в которой ей довелось жить, небольшая и народу в ней кот наплакал, но что так мало, не догадывалась. Всего пара десятков женщин и малость детей. Мужчин совсем нет, только пяток дряхлых стариков.

С крыльца сельсовета спустились офицеры и заняли места на пустующих стульях. Потом из дома вышел сержант со своим стулом и тоже сел, разложив перед собой бумаги. Один листик подсунул тому, что сидел в середине. Тот, заглянув в него, торжественно провозгласил:

- Для слушания дела военный трибунал вызывает Алексея Касьяненко и Веру Богданову.

Татьяна вздрогнула, услышав эти имена. Выходит, не дали сбежать! Их вывели из здания сельсовета и поставили перед трибуналом. По бокам два солдата с автоматами. Толпа зашевелилась, засудачила. Татьяна смотрела на жалкие фигуры кумовьев, и ей не верилось, что эти ничтожества совсем недавно над нею измывались.

Касьяненко обвиняли в убийстве пятерых советских военнослужащих, которых обманом заманил к себе в дом, а Богданова содействовала этому. Обвиняемый доказывал, что никого не убивал, и те благополучно ушли от него. Но в огороде обвиняемого раскопали труп советского солдата, да и свидетели стояли на своём: видели, как военные входили во двор старосты, но никто не видел, как они уходили. Значит, убил и закопал.

- С этим всё ясно. У кого есть другие претензии к этим фашистским прихвостням?

И тогда заговорили все. Татьяна не хотела вспоминать о том жутком издевательстве. Это Верка разнесла по деревне весть о её позоре.

Её, онемевшую, вытолкнули из толпы. Биографические данные, чтобы занести в протокол, вытаскивали из неё словно клещами. Это развеселило Касьяненко. С усмешкой проговорил:

Судья строго посмотрел на него, а Татьяну ласково спросил:

- Свидетель, что вы можете сказать в адрес подсудимых?

- Говори, говори, не молчи! – кричали из толпы.

Татьяна с трудом, но рассказала о доносах Касьяненко и как эти двое унизили её.

Приговор трибунала был предсказуем: Богданову присудили к 10 годам исправительно-трудовых лагерей, Касьяненко – к высшей мере. Он, видимо, на что-то надеялся, поэтому приговор его потряс: Татьяна с ужасом наблюдала, как буквально на глазах его голова поседела.

Леня Пахомов остался без работы: динамомашину куда-то увезли, и городской радиоузел оказался обесточенным.

- Итак, мы оба безработные, - без заметного сожаления подытожила мама, услышав это сообщение.

- Ещё как! Предлагали и нам бежать, но я сказала, что ты заболел и лежишь с высокой температурой.

- А ты не побоялась, что проверят и найдут меня не в постели, а на радиоузле?

- Ну и правильно, - одобрил Леня, но, подумав, спросил: - Выходит, ты сделала выбор в пользу Советов?

- А что остается, сынок? Немцы тоже не сахар. За эти годы я всего насмотрелась. Лучше быть с Советами, но на своей земле, чем с подобными Меркелю - на чужой.

- А я вот что вспомнил, - сказал Лёня. - Один пацан, когда узнал, что я буду работать на радиоузле, спросил меня: «Когда придут наши, как будешь оправдываться?» Так нам, мама, придется оправдываться?

- Тебе вряд ли. Ты – рабочий. А вот мне объясняться придется.

- Я это предвидела, поэтому всячески избегала грязных дел, как могла, помогала советским людям. Мне есть что рассказать и есть на кого сослаться при разговоре с чекистами.

- А я, кстати, тоже помогал Пищикову. Я тырил у Каргина радиодетали для него.

- Каргина знаю, он был твоим начальником, а кто такой Пищиков?

- Рабочий-монтер, дядя Саша. Помнишь, как ты рассказала мне, что ваши офицеры готовятся к облаве на людей, чтобы отправить их в Германию?

- Я рассказал об этом Пищикову. Он потом благодарил меня за это сообщение.

- Вот оно что, - в раздумье проговорила Вера Павловна, - выходит не зря меня Меркель тряс.

- Как грушу! В то воскресенье немецкая облава кончилась пшиком. Вот начальство и заподозрило утечку. Начали, конечно, с вольнонаемных, могущих знать о готовящейся облаве. Меня допрашивал советник Меркель. Всё было, разве только не бил.

- Понадобится - расскажу, но сейчас нужно думать о другом: как поостеречься.

- Поостеречься, чтобы не попасть кому-либо под горячую руку. Неважно, немцам или нашим. Поэтому, сынок, сиди и не высовывайся.
Несмотря на такое напутствие, Лёня уже на следующий день был на Революции, где когда-то стоял в толпе обреченных, и на него рявкала собака. На улице никого. Но вот со стороны порта едут две странные бронемашины. Таких он еще не видел. Леня юркнул в развалины. В открытом кузове солдаты в касках. Все, как на подбор, рослые, в чистой форме. Одна машина свернула в сторону почты, где был Лёнин радиоузел. Вторая помчалась дальше. Что бы это значило?

- Всё – наши пришли! Запомни день: 13 апреля 1944 года!

- Была у театра и видела наших солдатиков. Заморенные, запыленные. Нелегко им война дается. И семь трупов немецких солдат валяются. Говорят, из зондеров. Хотели то ли театр взорвать, то ли подпалить.
В дверь постучали. Леня открыл и увидел незнакомого парня.

Лёня смутился: какое начальство, если оно давно умотало. Так и спросил.

- Неужели еще не врубился? – удивился посыльный. - Новое начальство, советское.

- Врубился, врубился, - ответил Лёня и, обращаясь к маме, спросил:

В аппаратной много народу. Такого еще не было. Что они тут все делают? Кто разрешил? К нему подошел электромонтер СашаПищиков.

- Посмотри, что они наделали, - сказал он, показывая в глубину аппаратной. Люди расступились, и Лёня увидел то, что представить себе не мог: панели приборов побиты, жгуты проводов порублены.

- Зондеры, - ответил Пищиков. – Взорвать не смогли, так покурочили.

К ним подошел пожилой мужчина в кителе, но без знаков различия.

- Я представитель райкома партии, Исаков. Тебя пригласили, товарищ Пахомов, помочь восстановить радиоузел. Партия решила: народ уже сегодня должен услышать Москву. Справишься?

- Тут хвалят тебя. Говорят, ты дока в этих делах. Вот и докажи, на что способен.

Но Лёню смутил не столько фронт работ, сколько вопрос: знает ли этот начальник, что все эти приёмники и передатчики работают на электрическом токе?

- А как с электричеством? Ведь немцы, сам видел, увезли электрогенератор.

- Это мы знаем. Товарищ Пищиков обещал со своими ребятами к вечеру дать ток от Мойнакского энергоузла.

- А как с запчастями? Ведь столько всего побито.

Лёня с удивлением посмотрел на своего старшего товарища:

- Разве Каргин не увез с собой запасные комплекты? Ведь он заказывал машину. Я сам слышал.

- Если так, - сказал Лёня, - электропитание понадобится не к вечеру, а сразу после обеда. Некоторые неполадки можно будет обнаружить только под током.

Исаков посмотрел на Пищикова, тот бодро ответил:

Лёне стала нравиться его главенствующая роль в деле. Впервые взрослые так уважительно с ним разговаривают, признавая его исключительную нужность не в пределах его собственной квартиры, а в городе.

Пищиков повел Леню не в кладовую Каргина, а на склад, где хранились провода и изоляторы, чем удивил его. Под бухтами проводов были спрятаны комплекты самых ходовых радиодеталей. Пищиков пояснил:

- Когда немцы собрались драпать, Каргин совсем голову потерял. Носится: ключ от своей каптерки ищет. А я проходил мимо, видел: ключ, как миленький, в замке торчит. Поставил напарника следить за начальником, а сам давай выносить оттуда самое ценное. И вовремя. Машину Каргину не дали, так он собственноручно побил оставшееся.

Заменить битое на целое – много ума не требуется, но срастить концы разрубленных жгутов – попотеть придется. Из-за отсутствия электричества, концы Лёня не паял, а скручивал. Когда включили питание, где-то заискрило, что-то не сработало. Устранил, включил входной усилитель – работает. Через минуту он доложил Исакову:

Не было еще пяти часов вечера как на улицах города зазвучали советские песни. «Как в сказке, - говорили восхищенные горожане. Ещё вчера – немцы, а теперь уже наши распевают! » Лёня вышел на улицу и, стоя возле рупорного динамика, слушал песни и те слова. Ему ещё никогда не было так хорошо. Но полную радость испытал дома. Из «тарелки» звучала песня: «Сиреневый туман». Мамины глаза заплаканы. Она подошла к нему и, поцеловав в щёку, произнесла:

В этот же день в «Последних известиях» Москва сообщила: «Войска 4-го Украинского фронта, продолжая успешное наступление, сегодня, 13 апреля, в результате смелого удара танковых соединений и пехоты овладели городом и портом на Черном море Евпатория - важным опорным пунктом обороны немцев на западном побережье Крыма».

ГЛАВА XIV

Бригада, в которую попал Петя, разгружала платформы и разносила ящики и тюки по комнатам. Кто-то, до плена имевший дело с техникой, определил, что в ящиках авиационные агрегаты, где и сами моторы, а в тюках - парашютный шелк и брезент.
Верховодил складом пожилой немец. На его одежде были нашиты зеленые винкеля, что означало – уголовник. Видимо, когда-то проворовался их начальник. По тому, как умело и без суеты руководил складскими работами, можно было предположить, что и на воле занимался тем же.
Видлянский обратил внимание на то, с каким грустным интересом немец прослеживал грузы, проходящие мимо него в тот таинственный коридор, что охраняли эсэсовцы. Видимо, неизвестность угнетала его. Да и Пете интересно было знать, что скрывается за теми воротами.

Как-то, провожая взглядом очередную партию груза, немец пробормотал, а Петя услышал:

- Всё секреты, секреты. Даже от смертников секреты.

Кто смертники?! Ведь они не на «Доре». Спросить бы. Но станет немец перед ним раскрываться? Решил всё же спросить. Завозившись с одним из тюков, который никак не «хотел» укладываться на место, Петя, выждав момент, спросил на ломаном немецком:

- Извините, герр мастер, вы не оговорились, когда сказали, что мы все смертники?

Немец вначале удивился, но поняв о чем его спрашивают, ответил:

Петя не поверил ему: не может человек так грустно шутить, да еще себе под нос. Заметил и другое: у кладовщика номер на куртке начинался с числа «73»! Не отсюда ли немецкая грусть? Есть о чем подумать.
Их лагерь был разбит на две взаимно изолированные части. В шахте работают заключенные с номерами «73», на поверхности - «69». Чтобы сохранить тайну складирования ценных грузов, предполагает Петя, достаточно уничтожить носителей 73-го номера, не трогая 69-й, не из милости, а из-за нехватки времени. В апреле 1945 года фашистам приходится учитывать фактор времени.

Клеть опустилась, как обычно, прошли знакомым коридором. Ворота открылись и закрылись за ними. Стали ждать грузы сверху. Но они не идут. Бригады сбились в кучки. Немцы у грузового лифта что-то обсуждают. Вдруг тревожный настрой прорезала еще более тревожная сирена. Она неслась сверху, заполняя собой всё подземное пространство. Прожекторы погасли, продолжали светить только дежурные лампы у лифта и у ворот.
Сирена побудила к действию. Немцы бросились к лифтам, а лагерники к воротам. Но тут же замерли: кнопки на лифтах не срабатывают, ворота не открываются. А сирена воет. Тогда все бросились к лестнице. Только часовой у таинственного коридора стоит, не шелохнувшись. Расчищая путь, офицеры стреляли не только в воздух. Появились раненые и убитые. Наконец немцам удалось пробиться к лестнице. За ними лагерники. Петя не участвовал в этом сумасшествии. Куда спешить? Ведь определенно наверху ждут убийцы. Как избавиться от бирки с числом «73»? Он обежал убитых и раненных, но у всех, что и можно было ожидать, на куртках те же зловещие номера. Переодеться в немецкий китель? Но это верная смерть. Оторвать бирку? Вряд ли спасет. Что же делать?

Стоя в стороне, заметил, как немец-кладовщик, закрыв дверь последнего склада, бегом устремился к лестнице. Еще издали Петя увидел, что на его куртке номер начинается с «69»! Почти инстинктивно подставил пробегающему ногу. Тот всем телом брякнулся о бетонный пол и замер. Если кто и видел этот эпизод, то ему не было дела до упавшего: каждый спасал свою, только свою шкуру. Петя стащил со слабо сопротивлявшегося немца куртку, натянул на себя и устремился к лестнице.

Где-то в высоте светлеет квадрат, по лестнице к свету ползет черная большая гусеница. Здесь не принято занимать очередь или просить прощение за неловкие движения. Петя ужом стал пробираться к лестнице. Вот вожделенные ступеньки. Тут бы отдышаться, но стоит на секунду замереть, как будешь отброшен или, что хуже, сброшен. Внизу уже валялись стонущие неудачники. Подниматься приходилось в постоянной борьбе. Каждый пытался быть дальше от ненадёжных перил и ближе к стене. Петю толкали, толкал и он.

Вылезших из шахты никто не расстреливал. Их сразу направляли к поезду, составленному из нескольких полувагонов. Погрузка завершилась быстро, но отъехали только к вечеру. Следующим утром поняли что едут на восток. Перед мостом, пересекающим какую-то реку, остановились. Вдоль вагонов побежали крикуны, которые на разных языках призывали объявиться человеку, умеющему управлять паровозом. Поползли слухи, что мост заминирован, и машинист-немец отказался ехать дальше. Машинист нашелся, и поезд медленно пошел через мост. Дальше его остановили эсэсовцы. Начальник поезда побежал с докладом к черной легковушке. Вскоре раздался выстрел, и начальник поезда упал.
Началось обсуждение события. Наиболее логичным казалось следующее: начальника убили за то, что он намеревался сдать эшелон русским. Потому поднявшиеся из шахты заключенные и не были расстреляны.
К паровозу подошел эсэсовец и состав пополз… назад. Вдруг кто-то вспомнил, что мост заминирован! Засуетились, закричали, заверещали: сейчас, как только въедем на мост… Петя взобрался на верхнюю кромку полувагона и стал ждать взрыва. Если успеет – спрыгнет в воду, не успеет – снесёт его в ту же воду. Это лучше, чем быть припечатанным к стенке вагона. Пронесло – мост не взорвали.

Их привезли в «лагерь смерти» Людвигшлюсте. В нём не было газовых камер или «стены расстрелов», но не было и примитивной кухни. Зачем она, если их и не думали кормить? Лагерная площадь была начисто лишена растительности, но заключенные продолжали ковырять твердую землю, надеясь найти хоть какой корешок или букашку. За изгородью улица коттеджей, где живет начальство лагеря и охрана.

Конец апреля 1945 года. Над лагерем летают самолеты со странными белыми звездами. Они не обстреливали и не бомбили: облетят и уходят. К лагерю подогнали пустой железнодорожный состав. Заключенных загнали в вагоны. Ночь прошла спокойно, а утром увидели, как их стража драпает в соседний лесочек. Заключенные, уже бывшие, занялись поисками пищи. Первое, что сделали: ограбили и разгромили ненавистные коттеджи.
Еще два дня они находились в лагере. Приезжали журналисты, раздавали продукты, просили стаскивать трупы в одно место и возле них фотографировали. На третий день автобусами доставили всех в американский госпиталь.

Одели, начали выхаживать. Поползли слухи, что русских готовят к вывозу в Штаты. Кто-то радовался, но не Петя. Он грезил Крымом. В это трудное время, если не еда ему снилась, то море, пляж на Дюльбере и его родной двор. Таких, не желающих попасть в капиталистическое рабство, подобралось несколько человек.

Утром, позавтракав, ушли из госпиталя и направились на восток. Где-то в лесу встретили подводу с двумя русскими солдатами, и те сказали, что «беглецы» уже на советской территории, а в километре отсюда город Магдебург.

С бывшими узниками фашизма в органах разговаривают вежливо и спокойно, что не мешало искать и находить в их биографиях темные пятна. Общий изъян – пребывание в плену. Стариков отправляли домой, молодых призывали в армию, кого-то отправляли в Мордовские лагеря, где следователи Берии определяли их дальнейшую судьбу.

В СМЕРШе заинтересовались рассказом Видлянского про шахту «Мария», что в районе Бендорф. Проверить показания пока не могли - место в американской зоне оккупации, но оно вскоре должно отойти Союзу. Видлянского предупредили о неразглашении и поставили на довольствие в одной из воинских частей.

Прошел месяц, другой. Петя отоспался, отъелся и стал уже томиться бездельем, как его вызвали в СМЕРШ. Знакомый майор попросил снова рассказать о шахте «Мария». Выслушав, спросил:

- Скажи честно, Видлянский, ты во сне всё это видел?

Петя удивился и даже обиделся. Обиделся так, что позволил себе грубо ответить старшему по званию:

- Вам бы такой сон, товарищ майор - не стали бы задавать такие вопросы.

- Какие «такие»? – насупился майор. - Глупые, что ли?

- Тогда слушай, парень: никаких складов в той шахте нет и не было!

Убедившись в растерянности визави, строго спросил:

- Теперь, как на духу, отвечай: кто тебя подучил этой брехне?!

- Как «подучил», как не было?! Я же там, вот этими руками столько ящиков перетаскал!

- Извините, товарищ майор, но я правду говорю.

- Не может это быть правдой, Видлянский! Под землю спускались ответственные люди. И я там был. Краснел из-за тебя, трепача!

- Не трепач я вовсе, товарищ майор, - заверил Петя, опустив голову.
Офицер не хотел запугать мальчишку до такой степени, что тот от чего угодно откажется или что угодно подтвердит. Ему нужна только правда. Он спросил:

- Подумай, Видлянский, ты один зрячий, а мы все слепые?

- Не знаю… А вы могли бы разрешить мне самому слазить туда?

- Эту сказку я уже слышал. Иди, Видлянский, думай.

Нет, не по команде думал Петя. По велению, голова так не раскалывается. Откуда трудности на ровном месте? Почему они не видят то, что у него до сих пор стоит перед глазами? С тем и уснул.

Сразу после завтрака его вызвали в штаб части. Майор встретил вопросом:

- Спускаться в шахту. Не боишься? Ведь там не только я буду.

- Чему бывать, того не миновать, - ответил Петя, махнув рукой.

Сказал, и сердце тревожно забилось. Он понимал, что увидит то же, что видели до этого военные. Что предпринять? Погладить стены и попросить у офицеров прощения? А вот - дудки!

Занятый тревожными мыслями, он не заметил, как очутился на бетонном полу шахты «Мария». Прожекторы не горели, только лучики фонариков в руках чекистов робко слизывали со стен густую темноту. Было ощущение, что он не в той шахте. Где рельсовые пути? Их нет! Где тот коридор? Его тоже нет! Вернулся к лестнице, задрав голову, посмотрел вверх. Всё как было. Вон квадратное пятно – выход на поверхность, вот здесь валялись трупы. На месте, где он стоит, брякнулся кладовщик. Но где тот таинственный коридор? Его нет! Где склады? Их тоже нет!

Чекисты молча следили за его хождением. Фонарики продолжали высвечивать девственные стены. Здесь должны быть помещения, забитые различным имуществом. Где они? Кристаллики соли, отсвечивая, ехидно подмигивают ему. Кто-то из темноты строго спросил:

- Какие будут соображения, гражданин Видлянский?

«Гражданин», щурясь под лучами фонариков, растерянно молчал.

- Всё ясно, - сказал тот же голос, - пойдемте, товарищи. Зачем зря время терять?

Неожиданно даже для себя, Петя выхватил из рук ближайшего военного фонарик и бросился к стене.

- Вот здесь, - крикнул он, - здесь был коридор! Там, – показал рукой, - стоял часовой!

- Не знаю! Но он тут был! Был! – фальцетом выкрикнул Видлянский.

- Без истерики, парень. Нам тут делать нечего, товарищи. Пойдемте.

- А вот тут, - Петя отбежал в сторону, - был склад шелка. Закрывался решеткой. Вот тут и тут!

Видлянский был в отчаянии. Бывало, глумились враги, а тут свои так презирают его! В изнеможении сполз по стене на пол и, впервые за все годы испытаний, заплакал навзрыд. Военные молча стояли возле. Кто-то сказал:

- Где наше не пропадало, товарищи. Давайте вызовем саперов и подорвем это место.

- Ну-ну. Может, немцы на это и рассчитывали. Мы подорвем, а у них там что-то сдетонирует - и поминай, как звали.

- И то правда. Сержант, смотайся к башне, там немцы оставили шанцевый инструмент. Принеси какое-нибудь кайло.

Это майор говорил – Петя узнал его голос. В ожидании инструмента, военные отошли от стены и закурили. Видлянский остался сидеть на полу. Фонарик у него отобрали. Сержант, уже с киркой, подошел и спросил:

Петя ткнул пальцем в стену. Первые удары были робкими. Звуки уходили в высоту. Стена не шелохнулась. Постепенно сержант размахался, но вдруг взвыл – соль попала в глаза. Его сменил старшина. Он старался и кирка все глубже уходила в стену. Петя чувствовал, как гаснет интерес офицеров. Он уже знал, что будет делать, если военные плюнут и уйдут из шахты. Он останется, он будет долбить эту треклятую стену до тех пор пока не доберется до склада или упадет замертво.

Вдруг вязкие звуки сменили тональность, что-то звякнуло.

- А ну, Видлянский, запусти руку в дырку и пощупай. Что там?

- Железо, - счастливо улыбаясь, сказал Петя. – Решетка!

Теперь желающих помахать киркой прибавилось. Петя, уже никому не нужный, сидел на корточках в стороне. Вывалили пару соляных блоков - перед глазами открылась решетка, за которой просматривались ящики.
К Пете подошел майор.

- 62, товарищ полковник, - повторил число майор и, обращаясь к Видлянскому, сказал:

- Зачем? Мы тоже уходим. Поставим у входа часовых, подпишем акт - и наша миссия закончена. Теперь дело за другими службами

***
Прошел не один день, прежде чем Видлянского снова вызвали в штаб части. Знакомый майор встал и пошел ему навстречу. Крепко пожав руку, сказал:

- Молодец, Видлянский, здорово ты помог нашей стране. Авиаторы, когда увидели содержимое ящиков, радовались, как дети. По секрету скажу: там такие авиамоторы были, что закачаешься.

- В той стороне пленные заготавливали соляные блоки. Ими и заложили стену.

- Там и жили. По окончанию работ их вывели на поверхность и за башней расстреляли.

Петя, как зашел в кабинет, сразу заметил, что на груди майора поблескивает новый орден «Боевого Красного Знамени». Заметил и заворожено на него посмотрел. В конце встречи офицер сказал, приложив к ордену руку:

- В этом ордене есть и твоя заслуженная частица, Петро. Хотели и тебя к награде представить, но там (майор посмотрел на потолок) отказали. Сам понимаешь: плен, оккупация.

- Понимаю, - поспешно согласился Петя, хотя не понимал в чем он провинился.

- И последнее, - сказал майор. – Учитывая твои заслуги перед Родиной и призывной возраст, принято решение дать тебе возможность служить в нашей лучшей воинской части.

- Я домой хочу, - сквозь зубы проговорил Петя.

- Пожалуй, ты это заслужил. Дать награду не могу, а вот домой отправить - в моих силах. На службу тебя могут и в Крыму призвать. Значит так, - сказал он, вставая из-за стола, - через три дня документы будут готовы. Получишь, заходи попрощаться.

ПОСТСКРИПТУМ

…Над моей головой щелкнул парус, порыв ветра сдул с Бориса Васильевича исповедальный настрой, и раздалась его бодрая команда:
- Поднять паруса! Матрос, на шкоты.

Я безропотно взялся за веревки. Борис Васильевич твердой рукой направил судно в сторону берега.

Уже на берегу, когда я поблагодарил хозяина яхты за приятную прогулку, Борис Васильевич как-то виновато сказал:

- Прошу тебя нигде, тем более на заводе, не говори о том, что сейчас от меня услышал.

Я обещал. И только теперь, по прошествии многих лет позволил себе нарушить слово и рассказать о судьбе не только его, но и других, так или иначе причастных к описанным событиям.

Вот имена тех, кто помог мне восстановить картину лет, скрытых от нас неумолимым временем (по алфавиту):
1. Володин Виктор Евграфович;
2. Колпакова Татьяна Николаевна;
3. Кротенко (Шуткина) Зинаида Леонидовна;
4. Лухнев Александр Николаевич;
5. Майданюк Татьяна Владимировна;
6. Пахомов Леонид Григорьевич;
7. Стальбовский Владимир Иосифович.

Многие годы эти люди обременены скорбью. Если книга позволит им, сквозь мутные стекла времени узреть своих близких или опаленную войной молодость, и после этого им станет легче, буду считать, что совершил благое дело. И еще. Вам, мои поименованные друзья и собеседники, почившие и здравствующие ныне, низкий поклон за предоставленную возможность сделать то, что я сделал. Спасибо!

Понимая, что произведение художественное, но описываемые события проходят для многих в знакомых местах родной Евпатории. От этого роман кажется более реалистичным. Описание трагических событий начала оккупации Евпатории воспринимаются более как хроника. Тем более, в романе "Сквозь мутные стекла времени" А. Стома среди вымышленных героев присутствуют реальные. Это известные по евпаторийскому десанту 5-7 января 1942 года К.Г. Бузинов, Н.Н, Шевченко, М.Г. Палей, П.В. Березкин, Л.М. Полонский. Реальности событиям, разворачивающимся в романе, придает и факт настоящего Кости Майданюка, сложившего голову на алтарь Победы в той страшной войне.

И когда будете на Красной горке в Евпатории, вспомните, что там похоронен и евпаторийский парнишка Костя Майданюк, прототип Рыжего Кота в романе Александра Николаевича Стомы "Сквозь мутные стекла времени"...

Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс,
или Сквозь мутные стекла времени"

Читать часть 7

ГЛАВА VIII

ГЛАВА X

ГЛАВА XI

ГЛАВА XII

ГЛАВА XIII

ГЛАВА XIV

ПОСТСКРИПТУМ

Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс, или Сквозь мутные стекла времени"

Читать часть 7

ГЛАВА VIII

ГЛАВА X

ГЛАВА XI

ГЛАВА XII

ГЛАВА XIII

ГЛАВА XIV

ПОСТСКРИПТУМ

Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс,
или Сквозь мутные стекла времени"